Шевалье де Сент-Эрмин. Том 1 - Дюма Александр

Жорж, опасаясь, что его узнают, втащил Ле Ридана за руку в кабриолет и, не дожидаясь остальных, пустил лошадь в галоп. Полиция не хотела брать Жоржа на улице, боясь, что он не сдастся без сопротивления и прольется кровь. Агенту приказали только проследить за кабриолетом, а опешивший Каньоль упустил его. Теперь надо было во что бы то ни стало догнать экипаж.

— Ко мне! — крикнул Каньоль.

К нему подбежали два агента, одного из которых звали Бюффе.

Кабриолет быстро удалялся вверх по улице Сен-Гиацинт, затем пересек площадь Сен-Мишель и въехал на улицу Фоссе-Месье-ле-Пренс, которая тогда называлась улицей Свободы. Жорж поднял капот кабриолета, но через заднее окошко увидел, что за ними гонятся, и крикнул Ле Ридану, управлявшему лошадьми:

— Гони, нас преследуют! Давай, давай!

Как вихрь кабриолет пронесся по улице и выскочил на перекресток у Одеона. Но тут его почти догнал Каньоль, прибавил еще немного, поравнялся, ухватился за вожжи и крикнул:

— Стой! Именем закона, стой!

На шум безумной скачки люди повыскакивали из домов и увидели, как лошадь, увлекая повисшего на поводьях человека, сделала еще несколько шагов и стала.

Подоспевший Бюффе вскочил на подножку и заглянул внутрь кабриолета. Тут же раздались два выстрела, и Бюффе упал навзничь, сраженный пулей в лоб. В это же мгновение Каньоль почувствовал, как его рука, которой он держался за вожжи, безвольно повисла вдоль тела — она была сломана!

Жорж и Ле Ридан выскочили наружу, один — налево, другой — направо. Не успел Ле Ридан сделать и десяти шагов, как его схватили, и он сдался без всякого сопротивления. Жорж с кинжалом в руке отбивался от двух полицейских.

Когда он занес руку, чтобы нанести удар, молодой шляпник по имени Тома бросился к нему и повис на нем всем телом. Еще двое — служащий лотерейной конторы с улицы Французского театра по имени Ламотт и ружейный мастер Виньяль — с двух сторон схватили его за руки и отняли кинжал.

Жоржа скрутили, затолкали в фиакр и отвезли в префектуру, где начальник отделения Дюбуа допросил его в присутствии Демаре.

Обоих полицейских до глубины души поразила внешность Жоржа. Вот что написал Демаре о своем впечатлении: «Раньше мне никогда не доводилось видеть Жоржа. Я всегда представлял ею себе кем-то вроде Старца горы^[117], посылающего своих ассасинов в разные концы света для убийства царственных особ. Я увидел гладкое и чистое лицо, ясные глаза, уверенные и в то же время добрые. Он говорил спокойно, без вызова. Несмотря не некоторую тучность, он двигался легко и раскованно. У него была круглая голова, очень короткие курчавые волосы, никаких бакенбардов и ничего, что выдавало бы руководителя смертельных заговоров, вождя бретонских шаек».

— Несчастный! — вскричал Дюбуа, едва Жоржа ввели в его кабинет. — Ч го вы наделали! Только что вы убили одного отца семейства и ранили другого!

Жорж рассмеялся и сказал:

— Сами виноваты.

— Что вы говорите? Чем это я виноват?

— Надо было посылать за мной холостяков.

XXXVII

ГЕРЦОГ ЭНГИЕНСКИЙ (2)

Мы уже говорили, что Фуше придавал особое значение судьбе герцога Энгиенского, чья смерть навек рассорила бы Бонапарта не только с домом Бурбонов, но и со всеми европейскими монархами.

На допросах Жорж, Моро и Пишегрю в некотором смысле подтвердили опасения Фуше. Все они говорили, что один из принцев должен был приехать в Париж и возглавить переворот.

Мы помним, что Бонапарт, боясь довериться Фуше и пойти неверным путем, направил жандарма для проверки сведений, предоставленных тем, кто, не имея портфеля министра, стал истинным руководителем полиции, тогда как Ренье, министр юстиции, и Реаль, государственный советник, сами того не подозревая, играли роль его послушных марионеток.

Когда невидимые и неведомые нам силы предрешают какое-то счастливое или роковое событие, все подчиняется их воле. Как будто случайно и хаотично, они подталкивают людей в разных направлениях, но все эти направления ведут к одной цели. Для всех без исключения великих событий нашего времени характерно отсутствие влияния на них отдельных личностей. Те, кого считали самыми сильными и дальновидными, на самом деле не оказали на эти события никакого воздействия, не они определяли ход истории, а история вела их за собой. Власть оставалась в их руках, только когда они двигались по течению, но стоило им попытаться пойти в обратном направлении, как они тут же превращались в ничтожества. Именно в этом была настоящая звезда Бонапарта: она сияла, пока он представлял интересы народа, и затерялась в свете безумной кометы 1811 года, после того, как он, подобно римским цезарям, задумал невозможное: соединить революцию с монархией. Философу остается лишь с легким изумлением взирать на силу, которая парит над обществами и безраздельно господствует над ними. Ни отдельной гениальной личности, ни целой касте не удержать власть вопреки этой силе. Можно обратить себе на пользу ее результаты, но нельзя приписать себе ее заслуги.