Блэк. Эрминия. Корсиканские братья - Дюма Александр

VI

БЛИЗОК ЛОКОТОК, ДА НЕ УКУСИШЬ

Проснулся Эдуар в совершенном убеждении, что он безумно влюблен в Эрминию. Он давал себе обеты верности и молчания и думал лишь о той счастливой минуте, когда снова предстанет перед ней. Во второй раз все произошло так, как накануне. Разве что Эдуар, отчасти уже натренировавшись, шел по мосту с изумительной быстротою и беспечностью. И на третий день — та же любовь, та же вера. Шло время, и каждую ночь все повторялось сызнова, так что к концу недели уж не было в Париже человека, могущего столь же ловко ходить по доске, как Эдуар. Продлись это дело год — он бы стал, пожалуй, одним из самых замечательных акробатов столицы.

Первые десять или двенадцать дней промелькнули для Эдуара незаметно. Все они были наполнены воспоминаниями о прошедшем свидании и ожиданием вечера; тем не менее по временам ему стало казаться, что дни все больше делаются какими-то пустыми, и он ощутил потребность вновь видеться со старыми друзьями, которых совсем забыл ради своей новой любви.

Что до Мари, легко примирившейся, казалось, с бегством своего любовника, то она очень хотела бы знать, что с ним сталось, и даже была бы не прочь, если бы случай как-нибудь отомстил ему за нее; но, как ни старалась, она ничего не смогла выведать: Эдуара не видели нигде — ни на прогулке, ни в театре, и уже начали подумывать, не бросился ли он, точно Курций, в какую-нибудь бездну. Тут-то он и появился на бульваре — месте ежедневных встреч его приятелей.

Одним из первых он увидел Эдмона, по-прежнему искавшего квартиру и любовницу и, разумеется, не находившего ни того, ни другого.

— Ах, мой дорогой! — говорил он Эдуару. — Мне нужна такая женщина, как Мари, и такая квартира, как твоя!

— Так Мари не хочет тебя любить?

— Увы!

— Как она тебя принимает?

— Иногда плохо, но чаще очень плохо.

— Найди к ней особый подход.

— Я не знаю особого подхода.

— Что мне в таком случае тебе посоветовать?

Жди.

— Если б еще я мог перебраться на другую квартиру! Но найти ее невозможно. Тебе вот как-то быстро удается!

— Ищи.

— Я только этим и занят. Если надумаешь оставить свою, уступи ее мне.

— Не надумаю.

— Ну так прощай.

— Прощай!

Той же ночью, в двенадцать часов, Эдуар вновь ступил на воздушную дорогу, по которой шел накануне и которой должен будет пройти завтра.

Однако жизнь его становилась несколько однообразной. Не однажды уже он отказывался от развлечений, на которые прежде, двумя неделями ранее, с охотою согласился бы и которых теперь был вовсе не чужд, несмотря на свое новое состояние. Он видел, что все его приятели продолжают жить той же жизнью, которой некогда жил и он, и уж находил их более счастливыми. Первое упоение прошло, он стал раздумывать о нелепости своего положения, и прежние мысли о том, что с ним происходило, вернулись к нему, только более настоятельные и отчетливые, чем вначале. По временам у него выдавался свободный вечер, оттого что Эрминия отправлялась на бал и посвящала платьям, цветам и танцам время, которое ежедневно должна была отдавать ему. Как читатель уже убедился, Эдуар не был влюблен серьезно, однако рассуждал так, как если бы был, и сердился на Эрминию за то именно, что весьма часто доставляло немалую радость ему самому. Итак, хотя удовольствие было велико, но тяготы огромны, и то ли оттого, что он не мог выносить ночных бдений, то ли из-за требовательного характера Эрминии, но Эдуар заметно скучал.

Балы шли своим чередом. Эрминии очень хотелось бывать на них, и в то же время она не желала, чтобы свободные вечера ее любовник занимал чем-либо иным, нежели мечтаниями о ней, а поскольку в лице той женщины, которая непременно сопровождала ее в Оперу, она имела отличную полицию, в случае, если бы до нее дошло, что Эдуар провел ночь вне дома, она на следующий же день устроила бы ему сцену упреков и ревности. И Эдуар чувствовал, что, чем дальше, тем менее сносным будет становиться его положение, и малейшая случайность сделает его с его доской постыдно смешным в глазах друзей.

Множество раз он пробовал коротать с Эрминией часы уныния, и прежде наступавшие в его душе, но с некоторых пор участившиеся. Он устраивался у ее ног и в течение нескольких минут пытался забыть, что она его любовница, и вспомнить, что она могла бы быть еще и его другом; но очень скоро он замечал, что та задушевная беседа, которой предаются люди даже самые счастливые и которая, словно сон, дает отдохновение, совершенно неведома девушке. Ей несвойственно было даже то сочувствие, какое имела Мари, у которой, какой бы сумасбродкой она ни была, исчезала улыбка с розовых губок, когда на Эдуара находила грусть. Раз двадцать уже он брал ее руки в свои и с тем блаженством, которое испытывает всякий мужчина, когда говорит о своей жизни, пусть безразличной для других и однообразной для него самого, он рассказывал Эрминии о своей юности, ища в ее любви продолжение любви материнской. Но никогда ни слова утешения не слетало с уст девушки, ее сердце, пылкое и открытое страстям, казалось наглухо закрытым для простых чувств.