Басилевс - Гладкий Виталий Дмитриевич

– Отца жалко, да… – задумчиво проронил Савмак. – Но я думаю, что Палак продолжит начатое отцом. Он опытный военачальник, умен…

– Ха-ха! – оскалил зубы Зальмоксис. – Как бы не так. Уж я-то его хорошо знаю. Ума у него и впрямь вполне достаточно для царского скипетра. Править, судить да рядить он мастак, не скрою. В другое время, при других обстоятельствах цены бы ему не было. Но! – он с многозначительным видом поднял вверх узловатый палец. – Главное качество любого правителя – предусмотрительность и осторожность. Прежде, чем сунуть руку в котел с похлебкой за жирным куском мяса, не мешало бы удостовериться, насколько она горяча. А вот этого как раз у Палака и не хватает. Посоветовать? Чур тебя! Вся беда в том, что сначала родилась гордыня, а потом уж наш царственный братец, – Зальмоксис недобро ухмыльнулся.

– А ты, как я вижу, недолюбливаешь Палака…

– С какой стати я должен его любить? Он стал соправителем отца еще неоперившимся птенцом по прихоти судьбы, тогда как я свое положение заработал кровью и потом. Пока он сытно ел и мягко спал, мой пустой живот чесал спинные позвонки, а на ребрах не было живого места от походных привалов, особенно когда мы воевали в горах тавров. Но! – Зальмоксис тряхнул головой и принял торжественный вид. – Что бы я ни думал, клятвы нашей царскому очагу – помнишь? – не нарушу, даже если с меня начнут живьем кожу сдирать.

Он помолчал, сосредоточенно глядя на медленно угасающий светильник – время было позднее, далеко за полночь, – а затем неожиданно коротко хохотнул:

– Ты, однако, братец, хорош гусь… Да не прикидывайся придурком, уж меня-то не проведешь. Нашел кого защищать – нашего несравненного, богами избранного… Тьху! Он тебя любит, как бык слепня. Только вот от твоей персоны ему хвостом никак не отмахнуться.

– Твоя правда, – спокойно согласился Савмак. – Есть кое-какие вещи, которые нельзя простить даже единокровному брату. Но клятву я тоже не забыл и никогда ее не нарушу.

– Вот таким ты мне нравишься больше, – Зальмоксис похлопал брата по плечу. – И еще одно – ты уж прости меня, если когда я был с тобой крут. Запомни – на меня можешь положиться в любом случае. В Пантикапее есть наши верные люди, если что – шли гонца, выручу.

– Спасибо, брат, – расстроганно молвил Савмак. – Я тебе многим обязан и буду помнить об этом всегда.

– Ну-ну, ты еще слезу пусти, – с деланной строгостью сказал Зальмоксис. – Лучше налей по последней и – на боковую…

Утро пришло звеняще-чистым, безветренным и солнечным. Над Неаполисом встали многочисленные дымные столбы – у главных ворот разожгли вдоль дороги костры. Между ними должна была проехать погребальная колесница царя Скилура, чтобы очиститься от скверны. Упряжь четверых волов сверкала золотом и драгоценными каменьями, скифская знать и телохранители усопшего надели лучшие одежды, и только короткие черные плащи, наброшенные на плечи, да расцарапанные лица говорили о том, что их ожидает праздник печали. Когда после долгих сборов траурный караван двинулся в путь, в толпе простолюдинов, запрудивших главную площадь столицы Скифского царства, раздались дикие вопли, стенания и женский плач, похожий на вой. Чтобы лошади и волы не испугались пламени костров, на глазах у них были повязки, но все равно чуткие животные волновались, а иногда и шарахались в стороны, когда подхваченный горячим дымом крохотный уголек попадал на шкуру и жалил, словно огромный шершень. Караван медленно прополз через огненное чистилище, и вскоре пыльное облако скрыло его от глаз безутешных подданных почившего Скилура.

ГЛАВА 5

А что же наши добрые друзья Пилумн, Руфус и Тарулас? В тот самый момент, когда Савмак занял свое место в траурной процессии, первые двое играли в шашки, дожидаясь, пока бывший центурион сменит постовых из своего лоха. Шашки уже в те далекие времена были, наряду с костями, любимыми играми римских легионеров. Правда, они несколько отличались от нынешних, тем более тех, какими коротали время гоплиты царя Боспора, собственноручно вырезанных из липовых чурок мастеровитым Руфусом. Однако, несмотря на весьма невзрачный вид, игра в эти шашки временами вызывала нешуточные страсти.

Когда Тарулас, стряхнув у входа песок с тяжелых воинских сандалий, зашел в караульное помещение, разъяренный Пилумн как раз выуживал из кошелька последние оболы, чтобы расплатиться с довольным Руфусом.

– Ты и сегодня ходишь в неудачниках? – насмешливо поинтересовался бывший центурион, расстегивая пояс с прицепленной к нему махайрой. – В последний раз, насколько мне помнится, ты проиграл плащ и поножи. Что в этот раз поставил на кон?