Сорок пять - Дюма Александр

Господин де Везен держал их там в засаде; они стреляли низко и метко.

Лошадь короля была убита под ним, лошади г-на де Морнэ пуля перешибла ногу.

Король упал; вокруг него засверкал десяток клинков.

Один только Шико держался на ногах; мгновенно соскочил с коня, загородил собой Генриха и принялся вращать шпагой с такой быстротой, что стрелки, стоявшие ближе других, попятились.

Затем он помог встать королю, запутавшемуся в сбруе, подвел ему своего коня и сказал: «Ваше величество, вы засвидетельствуете королю Франции, что если я и обнажил шпагу против его людей, все же никого не тронул».

Генрих обнял Шико и со слезами на глазах поцеловал.

– Гром и молния! – воскликнул он. – Ты будешь моим, Шико; будешь жить со мной и умрешь со мной, сынок, – согласен? Служить у меня хорошо, у меня доброе сердце!

– Ваше величество, – ответил Шико, – в этом мире я могу служить только одному человеку – моему государю. Увы! Сияние, которым он окружен, меркнет, но я, кто отказался разделить с ним благополучие, буду верен ему в несчастье. Дайте же мне служить моему королю и любить моего короля, пока он жив; скоро я один-единственный останусь возле него; так не пытайтесь отнять у него его последнего слугу!

– Шико, – проговорил Генрих, – я запомню ваше обещание – слышите? Вы мне дороги, вы для меня неприкосновенны, и после Генриха Французского лучшим вашим другом будет Генрих Наваррский.

– Да, ваше величество, – бесхитростно сказал Шико, почтительно целуя руку короля.

– Теперь вы видите, друг мой, – продолжал король, – что Кагор наш; господин де Везен даст перебить здесь весь свой гарнизон; что до меня – я скорее дам перебить все свое войско, нежели отступлю.

Угроза оказалась излишней, Генриху не пришлось продолжать борьбу. Под предводительством де Тюренна его войска окружили гарнизон; г-н де Везен был захвачен ими.

Город сдался.

Взяв Шико за руку, Генрих привел его в обгорелый, изрешеченный пулями дом, где находилась его главная квартира, и там продиктовал г-ну де Морнэ письмо, которое Шико должен был отвезти королю Французскому.

Письмо было написано на плохом латинском языке и заканчивалось словами:

что приблизительно значило:

– А теперь, друг мой Шико, – сказал Генрих, – поцелуйте меня, только смотрите не запачкайтесь, ведь я – да простит меня бог! – весь в крови, словно мясник! Я бы охотно предложил вам кусок этой крупной дичи, если бы знал, что вы соблаговолите его принять; но я вижу по вашим глазам, что вы откажетесь. Все же – вот мое кольцо; возьмите его, я так хочу; а затем – прощайте, Шико, больше я вас не задерживаю; возвращайтесь поскорее во Францию; ваши рассказы о том, что вы видели, будут иметь успех при дворе.

Шико согласился принять подарок и уехал. Ему потребовалось трое суток, чтобы убедить себя, что все это не было сном и что он, проснувшись в Париже, не увидит сейчас окон своего дома, перед которыми г-н де Жуаез устраивает серенады.

Глава 24

О том, что происходило в Лувре приблизительно в то время, когда Шико вступал в Нерак

Настоятельная необходимость следовать за нашим другом Шико вплоть до завершения его миссии надолго отвлекла нас от Лувра, в чем мы чистосердечно извиняемся перед читателем.

Было бы, однако, несправедливо еще дольше оставлять без внимания события, последовавшие за Венсенским заговором, и действия лица, против которого он был направлен.

Король, проявивший такое мужество в опасную минуту, ощутил затем то запоздалое волнение, которое нередко обуревает самые стойкие сердца после того, как опасность миновала. По этой причине он, возвращаясь в Лувр, не проронил ни слова; молился он в ту ночь несколько дольше обычного и, весь отдавшись беседе с богом, в своем великом рвении забыл поблагодарить бдительных командиров и преданную стражу, помогших ему избегнуть гибели.

Затем он лег в постель, удивив своих камердинеров быстротой, с которой он на этот раз совершил свой сложный туалет; казалось, он спешил заснуть, чтобы наутро голова у него была более свежа и ясна.

Поэтому д'Эпернон, дольше всех остававшийся в королевской спальне, упорно надеясь на изъявление благодарности, которого так и не дождался, удалился оттуда в прескверном расположении духа.