Сорок пять - Дюма Александр

Орильи протянул руку, чтобы подобрать кинжал.

– Нет, Орильи, нет, – сказал Реми, упершись коленом ему в грудь, – нет, придется тебе остаться здесь.

И тут спала последняя пелена, затемнявшая память Орильи.

– Ле Одуэн! – вскричал он. – Я погиб!

– Пока еще нет! – произнес Реми, зажимая рот отчаянно отбивавшемуся негодяю. – Но сейчас тебе придет конец!

Выхватив правой рукой свой длинный фламандский нож, он добавил:

– Вот теперь, Орильи, ты и впрямь мертв!

Клинок вонзился в горло музыканта; послышался глухой хрип.

Диана, сидевшая на коне вполоборота, опершись о луку седла, вся дрожала, но, чуждая милосердия, смотрела на жуткое зрелище безумными глазами.

И, однако, когда кровь заструилась по клинку, она, потеряв на миг сознание, откинулась назад и рухнула наземь, словно мертвая.

В эту страшную минуту Реми было не до нее. Он обыскал Орильи, вынул у него из кармана оба свертка с золотом и, привязав к трупу увесистый камень, бросил его в пруд.

Дождь все еще лил как из ведра.

– Господи! – вымолвил он. – Смой следы твоего правосудия, ибо оно должно поразить и других преступников.

Вымыв руки в мрачных стоячих водах пруда, он поднял с земли все еще бесчувственную Диану, посадил ее на коня и сам вскочил в седло, одной рукой заботливо придерживая спутницу.

Лошадь Орильи, испуганная воем волков, которые быстро приближались, словно привлеченные страшным событием, исчезла в лесной чаще.

Как только Диана пришла в себя, оба путника, не обменявшись ни единым словом, продолжали путь в Шато-Тьерри.

Глава 14

О том, как король Генрих III не пригласил Крильона к завтраку, а Шико сам себя пригласил

На другой день после того, как в Лаферском лесу разыгрались события, о которых мы только что повествовали, король Франции вышел из ванны около девяти часов утра.

Камердинер сначала завернул его в тонкое шерстяное одеяло, а затем вытер двумя мохнатыми простынями из персидского хлопка, похожими на нежнейшее руно, после чего пришла очередь парикмахера и гардеробщиков, которых сменили парфюмеры и придворные.

Когда наконец придворные удалились, король призвал дворецкого и сказал ему, что у него нынче разыгрался аппетит и ему желателен завтрак более основательный, чем его обычный крепкий бульон.

Отрадная весть тотчас же распространилась по всему Лувру, вызвав у всех вполне законную радость, и из кухонных помещений начал уже распространяться запах жареного мяса, когда Крильон, полковник французских гвардейцев, – читатель, наверно, об этом помнит, – вошел к его величеству за приказаниями.

– Право, любезный мой Крильон, – сказал ему король, – заботься нынче утром как хочешь о безопасности моей особы, но, бога ради, не заставляй меня изображать короля. Я проснулся таким бодрым, таким веселым, мне кажется, что я и унции не вешу и сейчас улечу. Я голоден, Крильон, тебе это понятно, друг мой?

– Тем более понятно, ваше величество, – ответил полковник, – что и я сам очень голоден.

– О, ты, Крильон, всегда голоден, – смеясь, сказал король.

– Не всегда, ваше величество изволите преувеличивать, – всего три раза в день. А вы, сир?

– Я? Раз в год, да и то, когда получаю хорошие известия.

– Значит, сегодня вы получили хорошие известия, сир? Тем лучше, тем лучше, ибо они, сдается мне, появляются все реже и реже.

– Вестей не было, Крильон. Но ты ведь знаешь пословицу?

– Ах да: «Отсутствие вестей – добрые вести». Я не доверяю пословицам, ваше величество, а уж этой в особенности. Вам ничего не сообщают из Наварры?

– Ничего.

– Ничего?

– Ну разумеется. Это доказывает, что там спят.

– А из Фландрии?

– Ничего.

– Ничего? Значит, там сражаются. А из Парижа?

– Ничего.

– Значит, там устраивают заговоры.

– Или делают детей, Крильон. Кстати, о детях, Крильон, сдается мне, что у меня родится ребенок.

– У вас, сир? – вскричал до крайности изумленный Крильон.

– Да, королеве приснилось, что она беременна.

– Ну что ж, сир… – начал Крильон.

– Что еще такое?

– Я очень счастлив, что ваше величество ощутили голод так рано утром. Прощайте, сир!

– Ступай, славный мой Крильон, ступай.

– Клянусь честью, сир, – снова начал Крильон, – раз уж ваше величество так голодны, следовало бы вам пригласить меня к завтраку.