Кавалер в желтом колете - Перес-Реверте Артуро

Беспокоиться я начал вскоре после «ангелюса», когда дон Франсиско мрачно сообщил мне, что капитан Алатристе к условленному часу не прибыл и граф де Гуадальмедина теряет терпение. Весь во власти дурного предчувствия, я вышел и уселся на парапет восточного крыла, откуда можно было видеть дорогу на Мадрид. И просидел там, пока не скрылось за край окрестных гор солнце, в последнюю минуту заволоченное уродливыми темно-серыми тучами. Тогда, вконец обескураженный, я направился на поиски поэта, оказавшиеся совершенно тщетными. Собрался было пройти дальше во дворец, но гвардейцы-часовые не пропустили меня в главный двор, ибо в ротонде их величества со своими гостями наслаждались музыкой. Попросил вызвать ко мне графа Альваро де ла Марку, однако и тут потерпел полнейшее фиаско — сержант, начальник караула, сообщил мне, что в данную минуту это решительно невозможно и следует дождаться окончания музыкального вечера, а глаза не мозолить. Наконец один из знакомых дона Франсиско, встреченный мною у подножия лестницы, сообщил, что Кеведо, скорее всего, ужинает в своей любимой таверне, расположенной невдалеке от Эскориала. Я покинул дворец, прошел через арку, свернул налево и направился в указанное заведение.

Оно оказалось небольшим и весьма приятным, было ярко освещено множеством сальных свечей, а стены, сложенные из того же гранита, что и дворец, украшены вязанками чеснока, окороками и гроздьями колбас. Трактирщик прислуживал, а его жена колдовала у очага. За столом сидели дон Франсиско де Кеведо, Мария де Кастро и Рафаэль де Косар. Когда в ответ на вопросительный взгляд поэта я мотнул головой, он нахмурился и пригласил меня разделить с ними трапезу, прибавив:

— Кажется, вы знаете моего юного друга.

Они и в самом деле знали меня. Особенно — Мария. Прекрасная комедиантка послала мне улыбку, а муж повел рукой с преувеличенной любезностью, таившей насмешку: как же, мол, не знать нам слугу капитана Алатристе. Они только что расправились с блюдом жареной форели — дело было в пятницу, — но от предложенных мне остатков я отказался, ибо от волнения, наверное, в желудке у меня было как-то неспокойно, и ограничился тем, что обмакнул ломтик хлеба в вино. А вину в тот вечер, если судить по красным глазам и заплетающемуся языку Рафаэля де Косара, должное воздавалось, быть может, чересчур усердно. Хозяин приволок новый кувшин, на этот раз — сладкого «Педро Хименес». Мария де Кастро в амазонке зеленого сукна, отделанной по вороту, манжетам и подолу фламандскими кружевами, тянувшими по самым скромным подсчетам эскудо на пятьдесят, изящно потягивала вино маленькими глоточками, дон Франсиско пил в свою меру, зато Косар — так, словно его терзала неутолимая жажда. Все трое продолжали обсуждать подробности грядущего представления и то, как следует произносить тот или иной стих, а я дожидался возможности остаться с Кеведо наедине. Несмотря на мои тягостные думы, я вовсю пользовался случаем повнимательней рассмотреть женщину, из-за которой мой хозяин стал на дороге у короля, и дивился тому хладнокровию, с каким откидывала она, смеясь, голову, чуть пригубливала вино, поправляла коралловые серьги в прелестных ушах, переводила взгляд с дона Франсиско на мужа, а с мужа — на меня: особый, ей одной присущий взгляд, от которого каждый мужчина чувствовал себя избранным, предпочтенным и единственным в мире. Разумеется, мои мысли тотчас обратились к Анхелике де Алькесар, и я спросил себя: а в самом ли деле Марии небезразлична судьба капитана Алатристе да и самого короля, или же, напротив, в тех шахматах, которыми играют подобные ей женщины — а может, и вообще все женщины, — короли, офицеры и пешки суть не стоящие внимания фигурки: круг действия их строго очерчен, а когда надобность минет, их просто смахивают с доски? И, продолжая размышлять, я пришел к выводу, что Мария де Кастро, Анхелика и прочие могут быть смело уподоблены солдатам, воюющим в чужой и враждебной стране, населенной мужчинами, и ведут они себя примерно так же, как я вел себя во Фландрии: мародерствуют и грабят, используя как оружие собственную красоту, а чужие страсти и пороки — как огнеприпасы. Да, они — на войне, где выжить дано лишь самым отважным и жестоким и где ход времени будет неизменно одерживать над ними верх. И кто бы сказал тогда, глядя на Марию де Кастро во всем блеске ее юной прелести, что по прошествии всего нескольких лет мой хозяин, — по другим, не имеющим отношения к нашей истории делам — придя навестить ее в дом призрения Пресвятой Девы Аточеской, увидит, как былая красавица, преждевременно одряхлевшая и обезображенная французской болезнью, закрывает лицо, стыдясь того, во что превратилась. А я, притаясь за дверью, подсмотрю, как Алатристе, прощаясь, склонится к ней и, несмотря на ее сопротивление, подняв покрывало, запечатлеет на ее запавших губах последний поцелуй.