Авантюристы - Крючкова Ольга Евгеньевна

– Не волнуйтесь, вы так. До вечера я свободна. Я неспроста спросила вас о женитьбе…

– Чего оженить меня хочешь на каторжной? – ефрейтор громко рассмеялся. – Ты лучше своим делом у Ламанского занимайся.

– Зачем вы так, Афанасий Иванович? Меня каждый обидеть может…

– Ну ладно, говори уж, коли начала, – позволил ефрейтор.

– Любава по вам сохнет…

Афанасий округлил глаза.

– Да ну… – удивлённо протянул он.

* * *

С того самого разговора с Варварой, Афанасий начал приглядываться к Любаве. Ещё раньше он замечал и её красоту, и расторопность, и прилежание в работе, но никогда не думал он ней, как о женщине – больно молода.

Слова Варвары задели его и он начал задумываться: «А действительно, пора жениться. На ком? Кругом поселянки после заключения, да крестьянки…»

Так приглядывался Афанасий к ней до конца лета, затем не выдержал и направился к Ламанскому с просьбой:

– Дозвольте просить вас, Ваше благородие.

– Дозволяю…

– Надумал я жениться… Вот…

Ламанский воспринял эту новость спокойно.

– Прекрасно, самый возраст у тебя ефрейтор. И на ком же?

– На Любаве…

– Это, что весной прибилась к нам, от староверов убежала? Лесная нимфа! – уточнил майор.

– На ней…

Ламанский рассмеялся.

– И то верно, хорошая из неё жена получится: чуть что – сразу в бега.

Ефрейтору не понравились слова начальника, но он сдержался.

– У меня не сбежит.

– Да? Ну, женись, коли так. Служить продолжишь, или в отставку подашь?

– Продолжу…

– Добро, – кивнул Ламанский.

– Только, есть заковырка одна…

– У твоей невесты нет документов: помню, помню… Что поделать, придётся помочь тебе, – Ламанский многозначительно посмотрел на подчинённого.

Тот с готовностью достал из кармана ассигнации.

Эпилог

Год спустя

Сигизмунд успешно преумножил свой капитал и открыл в Нерчинске небольшую галантерейную лавку, которая пользовалась огромной популярностью в городе и близлежащих сёлах.

Неожиданно для себя Сваровский сошёлся накоротке с Афанасием, который был теперь человеком семейным и подумывал оставить службу, но чем заняться в дальнейшем ещё не решил. За годы службы в остроге он скопил приличную сумму денег, которой не знал, как распорядиться. Любава также была плохой советчицей в этом вопросе, она совсем не знала жизни: ведение домашнего хозяйства – то дело другое, здесь ей равных не сыщешь, а вот выгодное вложение денег – не для неё.

Помог Сигизмунд. В его новую лавку в Нерчинске требовался грамотный управляющий и не просто управляющий, а доверенное лицо. Афанасий тотчас, не раздумывая, согласился служить у поляка и прикупил в городе не без его помощи приличный дом, куда вскорости и перебрался вместе с Любавой, там и родился их первенец.

Варвара продержалась в фаворитках Ламанского дольше всех своих предшественниц – почти год. Он, не взирая на мольбы Сигизмунда, отправил женщину обратно в Акатуйскую женскую тюрьму.

Прощание любовников было сдержанным, Сигизмунд старался не подавать вида, насколько ему больно расставаться с Варварой. Та же, сидя в телеге, одетая в простую ватную телогрейку, в обнимку с мешком, в котором содержался весь её нехитрый скарб, тихо плакала.

Сигизмунд обнял её на прощанье.

– Я непременно буду тебя навещать, – пообещал он.

Варвара же, не веря его словам, лишь кивнула в ответ, понимая: зачем ему каторжанка? Ради чего он, красавец, будет мотаться в такую даль, как Акатуй? Неужто для того, чтобы повидать её? Пустое…

Телега тронулась и запылила по разбитой дороге, Сигизмунд стоял и смотрел ей вслед, пока не осело облако пыли, и та не скрылась из вида.

За первые две недели своего пребывания в женской тюрьме, Варвара вкусила все прелести каторжной жизни: пребывание в доме у Ламанского показалось ей просто развлечением.

Её отправили в красильный цех, где стояла страшная вонь и смрад, за которым было трудно различить, что происходит в нескольких шагах. Через несколько дней у женщины открылся сильный кашель.

Неожиданно тюремное начальство смягчилось – Варвара была переведена в пошивочный цех, где быстро освоила нехитрое ремесло раскройщицы. Она ловко орудовала большими остро отточенными ножницами, вырезая из грубой ткани рукавицы, правда, через десять часов работы, к вечеру, правая рука почти не слушалась, но это не шло ни в какое сравнение с крашением.