Двадцать лет спустя - Дюма Александр

Едва он закончил этот монолог, как появился узник. Увидев его, д’Артаньян невольно вздрогнул от удивления, но тотчас же подавил свои чувства. Узник сел в карету, видимо, не узнав д’Артаньяна.

– Господа, – сказал д’Артаньян четырем мушкетерам, – мне предписан строжайший надзор за узником, а так как дверцы кареты без замков, то я сяду с ним рядом. Лильбон, окажите любезность, поведите мою лошадь на поводу.

– Охотно, лейтенант, – ответил тот, к кому он обратился.

Д’Артаньян спешился, отдал повод мушкетеру, сел рядом с узником и голосом, в котором нельзя было расслышать ни малейшего волнения, приказал:

– В Пале-Рояль, да рысью.

Как только карета тронулась, д’Артаньян, пользуясь темнотой, царившей под сводами, где они проезжали, бросился на шею пленнику.

– Рошфор! – воскликнул он. – Вы! Это действительно вы! Я не ошибаюсь!

– Д’Артаньян! – удивленно воскликнул Рошфор.

– Ах, мой бедный друг! – продолжал д’Артаньян. – Не видя вас пятый год, я думал, что вы умерли.

– По-моему, – ответил Рошфор, – мало разницы между мертвым и погребенным, а меня уже похоронили или все равно что похоронили.

– За какое же преступление вы в Бастилии?

– Сказать вам правду?

– Да.

– Ну так вот: я не знаю.

– Вы мне не доверяете, Рошфор!

– Да нет же, клянусь честью! Ведь невозможно, чтобы я действительно сидел за то, в чем меня обвиняют.

– В чем же?

– В ночном грабеже.

– Вы ночной грабитель! Рошфор, вы шутите.

– Я вас понимаю. Это требует пояснения, не правда ли?

– Признаюсь.

– Дело было так: однажды вечером, после попойки у Рейнара, в Тюильри, с Фонтралем, де Рие и другими, герцог д’Аркур предложил пойти на Новый мост срывать плащи с прохожих; это развлечение, как вы знаете, вошло в большую моду с легкой руки герцога Орлеанского.

– В ваши-то годы! Да вы с ума сошли, Рошфор!

– Нет, попросту я был пьян; но все же эту забаву я счел для себя негожей и предложил шевалье де Рие быть вместе со мной зрителем, а не актером и, чтобы видеть спектакль как из ложи, влезть на конную статую. Сказано – сделано. Благодаря шпорам бронзового всадника, послужившим нам стременами, мы мигом взобрались на круп, устроились отлично и видели все превосходно. Уж пять плащей было сдернуто, и так ловко, что никто даже пикнуть не посмел, как вдруг один менее покладистый дуралей вздумал закричать: «Караул!» – и патруль стрелков тут как тут. Герцог д’Аркур, Фонтраль и другие убежали; де Рие тоже хотел удрать. Я его стал удерживать; говорю, что никто нас здесь не заметит; не тут-то было, не слушает, стал слезать, ступил на шпору, шпора пополам, он свалился, сломав себе ногу, и, вместо того чтобы молчать, стал вопить благим матом. Тут уж и я соскочил, но было поздно. Я попал в руки стрелков, которые отвезли меня в Шатле, где я и заснул преспокойно в полной уверенности, что назавтра выйду оттуда. Но миновал день, другой, целая неделя. Пишу кардиналу. Тотчас за мной приходят, отвозят в Бастилию, и вот я здесь пять лет. За что? Должно быть, за дерзость, за то, что сел на коня позади Генриха Четвертого, как вы думаете?

– Нет, вы правы, мой дорогой Рошфор, конечно, не за это. Но вы, по всей вероятности, сейчас узнаете, за что вас посадили.

– Да, кстати, я и забыл спросить вас: куда вы меня везете?

– К кардиналу.

– Что ему от меня нужно?

– Не знаю, я даже не знал, что меня послали именно за вами.

– Вы фаворит кардинала? Нет, это невозможно!

– Я фаворит! – воскликнул д’Артаньян. – Ах, мой несчастный граф! Я и теперь такой же неимущий гасконец, как двадцать два года тому назад, когда, помните, мы встретились в Менге.

Тяжелый вздох докончил его фразу.

– Однако же вам дано поручение…

– Потому что я случайно оказался в передней и кардинал обратился ко мне, как обратился бы ко всякому другому; нет, я все еще лейтенант мушкетеров, и, если не ошибаюсь, уж двадцать первый год.

– Однако с вами не случилось никакой беды; это не так-то мало.

– А какая беда могла бы со мной случиться? Есть латинский стих (я его забыл, да, пожалуй, никогда и не знал твердо): «Молния не ударяет в долины». А я долина, дорогой Рошфор, и одна из самых низких.

– Значит, Мазарини по-прежнему Мазарини?

– Больше чем когда-либо, мой милый; говорят, он муж королевы.

– Муж!

– Если он не муж ее, то уж наверное любовник.

– Устоять против Бекингэма и сдаться Мазарини!

– Таковы женщины! – философски заметил д’Артаньян.