Осужден пожизненно - Кларк Маркус

На следующее утро Микин застал своего ученика еще более угрюмым, чем прежде.

– Ну как, изучили эти тексты, мой милый? – весело спросил он, стараясь не сердиться на грубияна, которого он пытался приобщить к религии. Руфус Доуз указал ногой на Библию, со вчерашнего дня валявшуюся на полу.

– Не изучили? Почему же?

– Я не хочу учить такие слова. Лучше забыть их раз и навсегда.

– Забыть их! Голубчик, да ведь я… Охваченный внезапным гневом, Руфус Доуз вскочил и, указав Микину на дверь жестом, исполненным достоинства, неожиданным для человека, закованного в цепи и растоптанного, воскликнул:

– Что вы знаете о чувствах таких, как я! Возьмите вашу книгу и убирайтесь. Я хотел видеть другого священника, а не вас. Уходите!

Микин, хотя и старался придать своей персоне ореол святости, вдруг почувствовал, что вся его кротость исчезла вместе с прочими его добродетелями. Они стояли друг против друга, как два обычных человека, и хлипкий проповедник, спасовав перед мужественным гневом грешного каторжника, поднял свою Библию и пятясь вышел из камеры.

– Этот Доуз очень наглый тип, – сказал Берджесу оскорбленный капеллан. – Сегодня он дерзко говорил со мной, я бы даже сказал – свирепо.

– Вот как? – удивился Берджес – Видно, он слишком долго отдыхал. Завтра я пошлю его на работу.

– Это хорошо, – сказал Микин, – ему полезно заняться чем-нибудь.

Глава 49

ЕСТЕСТВЕННАЯ ТЮРЬМА

«Заняться» в Порт-Артуре можно было земледельческими работами, работой на верфи, кожевенным делом. Вместе с другими кандальниками Доуз перетаскивал бревна из лесу и сваливал их в гавани. Это было нелегко: давление бревна на плечо, как подсчитал один смышленый любитель математики, равнялось в среднем 125 фунтам. Кандальники были одеты в желтые куртки, и для устрашения остальных на видных местах их одежды было проштамповано «Преступник».

Вот как он жил. В летнее время он вставал в половине шестого утра и работал до шести вечера, на завтрак ему отводили три четверти часа и час на обед. Раз в неделю он получал чистую рубашку и раз в две недели – свежие носки. Если он заболевал, он мог доложить об этом лекарю. Если он хотел написать письмо, он должен был испросить позволение коменданта и послать письмо незапечатанным через этого наместника господня, который имел право по своему усмотрению задержать письмо.

Даже если приказ казался арестанту несправедливым, он был «обязан немедленно его выполнить, но затем он мог, если считал это нужным, подать жалобу коменданту». При подаче жалобы на офицера или констебля арестанту было строжайше предписано «соблюдать почтительность в словах и выражениях». Каторжник отвечал только за целость своих цепей, в остальном он полностью зависел от воли надзирателей. Надзиратели могли в любое время появиться в камере и устроить обыск, за свои действия они отвечали только перёд комендантом, а комендант – перед губернатором, то есть, иначе говоря, ни перед кем, кроме бога и собственной совести. Юрисдикция коменданта распространялась на весь Тасманийский полуостров с его островами и водами в радиусе трех миль; правда, комендант был обязан посылать отчеты в административное управление, но, в сущности, он пользовался неограниченной властью.

Позволим себе вкратце описать местоположение этой каторжной колонии. Тасманийский полуостров, как мы уже говорили, имеет форму серьги с двойной подвеской. Нижняя часть ее, большая по величине, изрезана заливами. Южная ее оконечность омывается заливом Мэйнгон, обрамленным с восточной и западной стороны похожими на органные трубы скалами мыса Рауль и гигантского мыса Пиллар.

Рукав залива Мэйнгон, так называемый Длинный залив, прорезает в северном направлении гряду скалистых гор; и на западном берегу рукава и была расположена колония. Перед ней – островок, где хоронили умерших, названный Островом Мертвых. Но прежде чем узреть красоты этой арестантской Голгофы, каторжник проплывал мимо серых скал; на них возвышались белые строения, в которых кипела жизнь. Это было Остров Мальчиков – место заключения детей от восьми до двадцати лет. Удивительно, что многие честные люди говорили о том, как неблагодарны эти юные каторжники, как они не умеют ценить те блага, которые им предоставило правительство!

От материковой оконечности Длинного залива, сквозь почти неприступные заросли, па север, к заливу Норфолк, шла проложенная каторжниками рельсовая железная дорога. В устье залива находился Лесной остров, на котором была устроена сигнальная станция, где постоянно дежурила шлюпка с вооруженной охраной. К северу от этого острова находился мыс Одинокого Дерева – самая южная оконечность подвески, и море несло свои волны, сужаясь к востоку, пока не ударялось о каменистый берег Орлиного перешейка. Этот перешеек шириной всего лишь в четыреста пятьдесят ярдов омывался с восточной стороны голубыми водами Залива пиратов, то есть Южного океана. Скалистые берега перешейка являли собой ужасное зрелище: беснующийся океан выдолбил в них пещеры самых причудливых форм, в которых гулко звучал вечный рокот стонущих валов. В; одном месте океан пробился в толщу скалистого берега на двести футов, и в штормовую погоду соленые брызги вздымались по вертикальному колодцу более чем на пятьсот футов вверх. Это место называлось Чертовой Дырой. Верхняя подвеска серьги, полуостров Лесничего соединялась с материком другим перешейком – Ист-Бэй. Полуостров Лесничего представлял собой почти непроходимые заросли, простиравшиеся до самого обрыва базальтовых скал.