Осужден пожизненно - Кларк Маркус

Сделать ее счастливой! Вот в этом-то весь вопрос. Будет ли она счастлива? Мужчины не так-то легко переносят, когда общество их третирует и презирает и все указывают на них пальцем, но женщины в таких случаях страдают еще больше. Я – седой сорокалетний мужчина – не такой уж безнадежный глупец, чтобы поверить, будто год греховной страсти может вознаградить женщину тонкого воспитания за потерю места в обществе, столь необходимого ей для полноты счастья. Не такой уж я идиот., чтобы забыть о том, что наступит день, когда любимая мною женщина может меня разлюбить и, лишенная семьи, положения в обществе, а также чувства собственного достоинства, может причинить своему соблазнителю те же муки, которые он побудил ее причинить своему мужу. Не говоря уже о грехе нарушения седьмой заповеди, я считаю, что при нашей общественной системе все же лучше остаться с нелюбимым мужем в несчастной семье, нежели уйти к самому преданному возлюбленному. Не странно ли для священника размышлять об этом? Если бы мой дневник когда-нибудь попал в руки богобоязненного, честного юнца, еще не знающего соблазна греха, и он вдруг обнаружил бы, что пожилой мужчина возлюбил жену своего ближнего, как жестоко бы он осудил меня! И совершенно справедливо.

4 ноября.

В одной из комнат надзирателя в новой тюрьме хранится род упряжи, вид которой сначала удивит посетителя, и он начнет гадать, для какого миниатюрного животного предназначена эта упряжь. Из расспросов он узнает, что эта узда со всеми ее ременными принадлежностями предназначена для человека. К ней прикрепляется деревяшка в четыре дюйма длиной и полтора в диаметре. Она служит для затыкания рта и привязана к широкому кожаному ремню. В деревяшке этой проделано маленькое отверстие, и когда ее вставляют в рот, то дышать можно только через это отверстие. Все это стягивается разными ремешками и пряжками, и более идеальную узду трудно себе представить.

Я был в тюрьме вчера вечером в восемь часов. Мне нужно было повидать Руфуса Доуза. Возвращаясь, я остановился на минуту поговорить с Хейли. При нашем разговоре присутствовал Гимблет, тот, что украл двести фунтов у миссис Уэйн; в то время он служил надзирателем, имел пропуск третьего разряда и получал два шиллинга в день. Кругом царила тишина. Я не мог не заметить, как было спокойно в тюрьме, на что Гимблет ответил:

– Нет, кто-то там разговаривал, и я знаю кто.

Затем он снял с колышка одну из описанных выше уздечек и пару наручников.

Я последовал за ним, он открыл камеру, там на соломенной подстилке лежал человек, он был раздет и, по-видимому, спал. Гимблет приказал ему встать и вдеться, тот повиновался. Когда арестант вышел во двор, надзиратель всунул ему в рот кляп из железа и дерева. Мучительно трудно было дышать через маленькое отверстие кляпа, и человек издавал звук, похожий на тихий, неясный свист. Когда Гимблет подвел его к фонарному столбу, я увидел, что жертвой этого произвола явился несчастный слепой Муни. Гимблет приказал ему встать спиной к столбу, отвел назад его руки, обмотал цепи наручников вокруг столба. Мне сказали, что старик должен был простоять три часа в таком положении. Я тотчас же пошел к коменданту. Фрер пригласил меня в гостиную, – разумеется, я отказался туда войти, – а он отказался выслушать мои просьбы о помиловании.

– Этот старый притворщик всегда ссылается на свою слепоту при любом нарушении. И это сказал ее муж!

Глава 65

САМАЯ ДЛИННАЯ СОЛОМИНКА

На следующий день, работая в связке, Руфус Доуз услышал о жестоком наказании своего друга. На сей раз он не произнес ни единой угрозы, а лишь застонал.

– Я уже не так силен, как прежде, – сказал он, будто извиняясь за свою слабость. – Они совсем скрутили меня.

И он печально оглядел свое тощее тело и дрожащие руки.

– Сил больше нет терпеть, – мрачно процедил Муни. – Мы с Блендом обо всем потолковали, у него на уме то же самое. Ты знаешь, что мы порешили? Давай вместе с нами.

Руфус Доуз посмотрел на обращенные к нему невидящие глаза, которые вопрошали его. Пальцы нащупали на груди талисман, и его пробрала сладкая дрожь.

– Нет, нет! Не теперь, – сказал он. – Да уж не струсил ли ты? – спросил Муни, протянув руку в направлении его голоса. – Не хочешь ли ты увильнуть?

Доуз отпрянул в сторону, избегая его прикосновения, но не спуская с него глаз.

– Ты не отступишь, Доуз, ты дал клятву! Ты не такой человек. Ну, отвечай же, друг!