Золото бунта, или Вниз по реке теснин - Иванов Алексей Викторович

— Да ты чего?! — надрывался Осташа. — Допрыгнул же! Допрыгнул! Все! Давай же, милый, — ну!..

Никешка поднял на Осташу мокрое бледное лицо:

— Не могу…

Осташа молчал, впиваясь пальцами в землю.

— Ма… матушке… не говори… — по-детски, как про шалость, вдруг попросил Никешка.

Пальцы его ослабли, ладони разжались — и вдруг его уже не стало на корне. Он канул вниз, как тяжелая весенняя капля. Он упал без крика. На полполете его мазнуло ногами о выступ, кувыркнуло в воздухе и ударило о скалу головой. Он плашмя рухнул в буруны и исчез даже без всплеска.

— Задремал, племянничек?

Осташа повернул голову и увидел над собой Чупрю. Чупря в упор нацелил на него ружье — будто змею прижал к земле палкой.

— Вставай давай.

Осташа отполз назад и поднялся на ноги. Ствол ружья подымался вместе с ним. Чупря был спокоен, доволен, даже весел. Осташа тупо разглядывал его красивое, крепко вылепленное лицо. Чуприну красоту не портил даже косой глаз, смотревший по-бесовски куда-то в сторону, за обрыв Гусельного бойца. Кудрявый чуб упал из-под шапки на бровь, словно бурун из-под носа барки.

Осташа ничуть не испугался ни Чупри, ни ружья, ни крушения своей надежды первому найти клад. Он вообще ничего не чувствовал. Он был так истерзан всем, что случилось на этом сплаве, что, если Чупря сейчас выстрелит в него, он молча ляжет и без гнева умрет.

— Свалился твой дружок-то? — ухмыльнулся Чупря.

Осташа не ответил.

Чупря не знал, чего еще сказать, молча глядел и улыбался, словно наконец-то встретил Осташу после долгой разлуки.

— А ловко ты меня с армяком-то провел, — вспомнил он.

Осташа все равно не отвечал.

Возле обрыва скалы елки росли редко, а дальше лес сгущался в темный и непролазный глушинник. Осташа бесчувственно вспомнил, как прошлой весной, когда он хлебал щербу с артелью дяди Федота Михеева, кто-то из артельных говорил, что лес на Гусельном считается нехорошим местом. Никто сюда не ходит, кроме охотника Ерана. И вправду: лес в глубине не просто дичал, а еще и как-то ломался, обрушивался. Земля местами проваливалась каменными ямами, рвалась трещинами, замшелыми и сырыми. Деревья здесь стояли на разной высоте: вот чехарда комлей, а вот рядом веретена стволов, а тут вот одни макушки торчат, а там, за буреломом, — опять комли, прикрытые плесневелыми подолами нижних ветвей. Воистину, здесь тоже были теснины, но другие, чужие. Пути в них Осташа не только не знал, но и знать не мог.

В темной гуще стволов, ветвей и валежин Осташа вдруг уловил легкое, бесшумное, почти невидимое скольжение прячущегося человека.

— От кого Колыван прячется? — хрипло спросил Осташа у Чупри, — От меня, что ли?..

Чупря пренебрежительно усмехнулся и оглянулся. И тотчас прыгнул в сторону, толкнул Осташу и укрылся у него за спиной, выставив ружье. Заскорузлая ладонь Чупри схватила Осташино горло. Разбойничья повадка — дернется Осташа, и Чуприны пальцы порвут кожу, вырвут кадык. Чуприно ружье легло на Осташино плечо, как на подставку.

Осташа увидел, что и Колыван остановился шагах в двадцати, тоже схоронился за дерево, целя в Чупрю из своего ружья.

— Разодрались, подельнички, над золотом? — прохрипел Осташа.

— Молчи, сука, — ответил Чупря и тряхнул его за кадык. Колыван ничего не говорил, стоял и целился.

— Нашел ли казну, Колыванушка? — ласково крикнул Чупря.

— Нашел, — глухо сказал Колыван.

— И я подарочек тебе нашел — видишь?..

— Ну и кончай его, — посоветовал Колыван.

— А ты потом меня кончишь, да? — насмешливо спросил Чупря. — И казну себе заберешь, верно?

— А почто ты мне теперь нужен?

— Нехорошо-о!.. — укоризненно закричал Чупря. — Нехорошо, Колыванушка! Не по-товарищески! Ведь уговор был — тебе бочонок и мне бочонок.

— Не я тебя, так ты меня бы кончил.

— Нехороший тот, кто первый! А первый — ты!

— Что, — опять захрипел Осташа, — обоих-то одной пулей тебе не прострелить, дядя Колыван?..

Чупря счастливо захохотал у него над ухом:

— Смотри, какой у меня племянничек понятливый вырос!.. А у тебя, милостивец, ружжо-то не пальнет! Веточка вон в замок воткнулась…

Колыван на мгновение высунул голову, чтобы взглянуть на замок ружья, и Чупря тотчас выстрелил. Осташу оглушило — будто с размаху по уху железным листом звездануло. Но Колыван успел спрятаться.

Чупря бросил ружье на землю и мгновенно выхватил нож. Он убрал с Осташиного кадыка ладонь, но пережал горло лезвием. Колыван словно нехотя вышел из-за ствола и пошагал к Осташе и Чупре, не опуская ружья.

— Дурак ты, Куприян, — презрительно сказал он. — Так и знал я, что какую хитрость мне подкинешь, чтобы я из-за дерева высунулся… Вся ваша воровская подлость умному человеку на три шага вперед понятна… — Колыван подошел совсем близко. — Ты чего под ножом щенка держишь? Думаешь, мне его жизнь дорога?..

— Пулька-то у тебя одна, — все так же весело пояснил Чупря. — Я под пульку племянничка суну, а для тебя у меня ножик.

— Ножички и у нас найдутся…

— Ну, померяемся, чьи острее.

Сцепка Колывана и Чупри, похоже, зашла в тупик. Колыван угрюмо молчал, целясь то ли в Осташу, то ли в Чупрю, а Чупря посмеивался, фыркая Осташе в затылок.

— Нельзя тебе меня убивать, дядя Колыван, — вдруг опять хрипло зашептал Осташа. — У меня ведь крест твой…

— Какой крест?

— Родильный, на который истяжлецы душу заговаривают…

Рука Чупри тотчас сунулась к вороту Осташиной рубахи. Осташа смело оттолкнул ее плечом.

— Не на себе, — прохрипел он. — Спрятан…

— Врешь, — уверенно сказал Колыван.

— Не вру. Я его у Фармазона отбил.

— Это как?

— Я Фармазона в Ёкве подкараулил и стрельнул, да не дострелил. Он убежал и торбу бросил. В торбе грамота была про смерть Чики на Яике и шесть крестов. Летом то случилось. С тех пор крест у меня. Верно говорю.

Колыван тяжело, без выражения глядел Осташе в глаза. Его плотная борода подрагивала.

— Убьют меня — сгинет твоя душа, — добавил Осташа.

— Оставь его, Куприян, — вдруг сказал Колыван Чупре. — Я тебя не трону, слово.

— Угу, — насмешливо согласился Чупря. — Ты и казну пополам дуванить тоже слово давал…

— Теперь другое слово.

— Твое слово, Колыванушка, всегда одно… А мне племянничек залогом будет, что ты меня не пристрелишь.

Чупря вдруг попятился, увлекая Осташу за собой.

— Не рыпайся, — выдохнул он Осташе в ухо. — Сорвется рука — сам понимаешь…

Колыван сделал пару шагов вслед Чупре и Осташе, не опуская ружья и не позволяя отдалиться.

— Я не отстану, — предупредил он.

— А я и мертвый ему горло перережу, — ответил Чупря. Чупря и Осташа уже выпятились на обрыв.

У этих двоих, Чупри и Колывана, как у нищих, все оказалось только на одного: казна — кому-то одному и жизнь тоже кому-то одному. Из них никто не доверял друг другу и на самую малость, а потому и развязочка должна у них стать кровавой. Колыван выстрелит в Чупрю, Чупря полоснет Осташе по горлу. Если Колыван промажет, Чупря потом и его зарежет. Но кто бы из них двоих ни выжил, Осташе все одно умереть.

…А почему-то не страшила смерть. Поджатая под челюсть ножом, Осташина голова была задрана, и Осташа глядел в лучезарное небо над еловыми макушками. В это небо смотрел и падавший Никешка… Осташа был виноват, что Никешка оказался на скале, но не был виноват, что Никешка упал. У него с Никешкой, пусть и без зла, все оказалось так же, как у Чупри с Колываном, — на одного. Они вместе лезли по стене Гусельного, они оба допрыгнули до корня, но Осташа уцелел, а Никешка упал. И чтобы чувство вины не было таким же острым и смертельно опасным, как ножик Чупри на горле, Осташе надо разделить с Никешкой весь путь до конца: не только вверх, но и вниз. Если он и внизу останется жив, тогда можно будет обмануть себя словами: это не я Никешку сгубил — так господь пожелал. Ведь у обоих все было одинаково. Почему же тогда я жив, а Никешка умер? Господь так повелел, не я.

Осташа что было сил оттолкнулся ногами и повалился в пропасть спиной вперед, опрокидывая собою Чупрю. Чупря заорал, махнул ножом, но было уже поздно. Оба они летели вниз. Осташа медленно переворачивался в воздухе, поражаясь своему ангельски-бесстрастному полету. Небо кувыркнулось куда-то назад. На голову мешком нахлобучилась картина речного поворота: горы, леса, блещущая излучина реки и косматый боец Кобыльи Ребра, перевернутый вверх тормашками.

Удар о воду оглушил Осташу и едва не выбил из сознания. Его со всех сторон от ног до макушки плотно обжало холодом, закрутило в каких-то тугих потоках, пронизанных цепочками пузырьков. Было очень-очень тихо, словно уши заложило, и как-то очень зыбко, словно весь мир беззвучно вращался колесом. Появились и отшатнулись куда-то вглубь угловатые камни, обросшие зелеными волосами. Осташа махнул руками, как крыльями. Его начало послушно поднимать наискосок к шевелящемуся зеленому стеклу, а потом он вынырнул.