Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры - Пикуль Валентин

– Я сам передам, фрау, стоит ли затруднять вас?..

Подъехали к аптеке, а из дверей ее как раз и выходит один – рыжий. Шерстобитов – хвать его за глотку и повалил.

– Ты мне совсем не нужен, – сказал он ему. – Отпущу сразу, ежели скажешь, где еще двое твоих приятелей?

– Там, – показал рыжий на мост, где, облокотясь на перила, поджидали рыжего блондин с брюнетом…

Банкир Штиглиц навестил Шерстобитова:

– Позвольте презентовать вам тысячу рублей в благодарность за вашу расторопность.

– Н е т! – отказался взять деньги Шерстобитов. – Я исполнял не ваше, барон, поручение, а поручение начальства, вот если оно соизволит…

Николай I соизволил выделить из казны тысячу рублей для награды Шерстобитова, наградил его орденом Станислава, из XIV класса Табели о рангах передвинул его сразу в XII класс, и стал Карп Леонтьевич губернским секретарем (что равняется чину поручика или корнета). Завел он себе пушистый халат на беличьем меху, настроил гитару, ударил по струнам, и в клетке радостным пением отозвалась ему канарейка.

Понятно, что Кокошкин оставил его при столичной полиции, сделав Шерстобитова квартальным надзирателем. Но вскоре Карп Леонтьевич “заявил себя самым искусным, осторожным, находчивым, вкрадчивым и терпеливым сыщиком”. Свершив преступление, злодеи часто скрывались в провинции, железных дорог не было, телеграфная связь отсутствовала, и потому Кокошкин часто засылал Шерстобитова в дальние командировки, чтобы преследовать преступников и брать их живьем с доставкою “на дом” – прямо пред светлейшие очи Кокошкина.

До 1842 года в России вообще не было сыскной полиции: когда же ее завели, то выработали лишь десять пунктов обязательного надзора: первый касался наблюдения за публикой в храмах божиих, а десятый “благочиния в домах непотребных женщин”. Шерстобитов явился как раз кстати, ибо он обладал не только нюхом сыщика – это был, скажем прямо, т а л а н т, не о таких ли в народе говорят, что они “сквозь землю видят”.

Надо сказать, что Карп Леонтьевич был не так уж прост, как о нем думал Николай I и тот же Кокошкин, ибо, заведя нужные связи “наверху”, он установил прочные связи и “внизу”. Шерстобитов сделался своим человеком в том мире, где царствовали воры, налетчики, перекупщики краденого, гробокопатели, мошенники, фальшивомонетчики, шулеры и дамы известного поведения – именно через них он узнавал многое, а за услуги, оказанные ему, он расплачивался “натурой”.

– Ты не финти мне! – говорил он. – Лучше сразу выдай, где прячется Ванька Птух, и я – вот-те крест святой! – закрою глаза, когда отвинтишь сейф от пола в доме купца Косякова…

Нет, читатель, я не беру эти данные с потолка. Виктор Никитин (тоже из кантонистов, ставший потом писателем, ведавший тюремными делами) писал в своих мемуарах о Шерстобитове, что потворствуя мелким преступникам, он требовал от них выдать ему преступников высшего ранга, которые “наследили” кровью. “Проще, когда от мазуриков страдают заурядные люди, – писал В. Никитин, – полиция плюет на них, а когда беда постигнет высоких лиц, им возвратят вещи (украденные), чтобы доказать бдительность полиции. Шерстобитов имел несколько ловких помощников, которые при надобности ездили не только по всей России, но даже за границу по сыскной части…”

К тому времени Шерстобитов завел себе хорошего помощника – это был Иван Дмитриевич Путилин, еще молодой парень, которого нарочно подсаживали в тюремные камеры, чтобы, на параше сидючи, выпытывал секреты уголовного мира. Ванька Путилин о своем прошлом помалкивал, лишь иногда намекая коллегам, что мораль его зижделась на шаткой основе той же параши.

Шерстобитов говорил Путилину:

– Как мне тебя Иваном Дмитриевичем величать, ежели глянешь на морду – и сразу видать, что жулик. Ты бы, стрекулист, хоть бы бакенбарды себе отрастил… для солидности.

Генерал Кокошкин не мог нарадоваться, докладывая царю о небывалых успехах сыскной полиции, и Николай I не жалел для Шерстобитова орденов Станислава, Анны и Владимира, отчего, согласно законам империи, бывший безродный кантонист обрел потомственное дворянство, а чин заимел надворного советника.

Прасковья Артамоновна прифрантилась, орешки щелкала, словно белка, научилась по утрам кофейком баловаться, а мужу сказывала, чтобы сыграл ей на гитаре:

– Коли надворным советником стал, так, выходит, только на дворах твои советы станут выслушивать? А ты бы просил сразу “уличного”… Но в дому своем, помни, я останусь главной домашней советницей, а потому ты играй, Карпуша, играй на усладу мне. Гляди, как жизнь-то обернулась: никаких расходов – одни прибытки пошли. Вот и канарейка запела…