Николай II - Радзинский Эдвард

Репетиция гибели империи Революция началась с таинственного (как много раз придется повторять это слово, рассказывая о жизни последнего царя) события, известного под названием «Кровавое воскресенье».

Немного истории.

В 1881 году социалист Зубатов, потрясенный убийством Александра II, отказывается от социалистических идей и приходит на службу… в полицию.

В дни коронации Николая полковник Зубатов уже был начальником Московского охранного отделения. Бывший социалист задумал фантастический опыт: бороться с социалистами за влияние на рабочих при помощи… полиции! И полиция начинает создавать рабочие союзы.

Теперь при забастовках полиция старается держать сторону рабочих. Зубатов заставляет капиталистов идти на уступки. И добивается успеха. В 1902 году тысячи рабочих заполнили древние площади Кремля. Исполняли хором «Боже царя храни». Молились о здоровье Государя императора на коленях, обнажив головы. Генерал-губернатор Москвы, великий князь Сергей Александрович, благодарил рабочих за верность престолу. Газеты Европы с изумлением писали о невиданном зрелище – полицейском социализме… Но, как всегда в России, реформатор Зубатов в конце концов был уволен со службы. Однако его союзы продолжали жить.

И вот в 1905 году в Петербурге, в среде зубатовских рабочих союзов, появляется священник Гапон. В эти трудные годы военных поражений и оскудения Гапон призывает рабочих пойти к царю с петицией, рассказать о бедствиях простых людей, о притеснениях фабрикантов.

Шествие рабочих назначено на 9 января. С хоругвями, портретами царя, святыми иконами тысячи верноподданных рабочих под водительством Гапона готовятся прийти к своему царю.

Сама идея этой манифестации была воплощением заветной мечты Николая – «народ и царь», которая заставила его призвать Клопова. Теперь она должна была осуществиться: простой народ сам шел за защитой к самодержцу. Свершилось!

И вдруг накануне шествия царь покидает столицу, он уезжает в Царское Село.

Всего за три дня до намеченного шествия происходит странное событие. Было Крещение… На Дворцовой набережной была воздвигнута «Иордань» – место для освящения воды. Под нарядной сенью – синей с золотыми звездами, увенчанной крестом, Николай присутствовал при освящении воды митрополитом. После освящения по традиции с другой стороны Невы должна была торжественно ударить холостым зарядом пушка Петропавловской крепости, находившейся как раз напротив «Иордани». Последовал выстрел… и, к ужасу собравшихся, пушка оказалась заряженной боевым снарядом. Чудом не угодил он в царя. Пострадал полицейский по фамилии… Романов!

Полиция, обычно раздувавшая подобные дела, объявила происшествие досадной случайностью. Но желаемый кем-то эффект был достигнут: Николаю напомнили страшный конец деда, а фамилия полицейского прозвучала предзнаменованием.

Выстрел испугал царя.

Странности продолжаются. Департамент полиции отлично осведомлен о верноподданнических настроениях шествия. Ибо устраивающий эту демонстрацию Гапон – агент этого Департамента (и будет разоблачен впоследствии Боевой организацией эсеров). Тем не менее спецслужба начинает пугать царя. Из полиции ползут слухи: во время манифестации произойдут кровавые беспорядки, подготовленные революционерами. Возможен захват дворца. Великий князь Владимир, командующий петербургским гарнизоном, напоминает о событиях начала Французской революции.

И Николай уезжает в Царское Село.

В ночь шествия в казармах начинают раздавать патроны. Маршрут, намеченный Гапоном, чрезвычайно удобен для обстрела. Готовятся лазареты. В это время Гапон держит последнюю речь к рабочим – полицейский провокатор призывает идти ко дворцу.

Так было подготовлено Кровавое воскресенье.

Утром тысячи людей направляются к Дворцовой площади. Плывут над толпой царские портреты, в толпе множество детей. Впереди Гапон. На подступах к площади ждут войска. Шествию приказывают расходиться. Но люди не желают – Гапон обещал: царь их ждет. И они вступают на площадь… Раздались выстрелы. Убито более тысячи, ранено – две тысячи… Детские трупы на снегу… Днем по городу разъезжают сани – в санях мертвецы, связанные веревками.

Ночью после расстрела Гапон обратился к рабочим: «Родные, кровью спаянные братья! Невинная кровь пролилась! Пули царских солдат… прострелили царские портреты и убили нашу веру в царя. Так отомстим же, братья, проклятому народом царю и всему его змеиному отродью, министрам и всем грабителям несчастной земли русской. Смерть им!»

«Проклятому народом царю» – вот что написал провокатор Департамента полиции. Простреленные портреты царя…

В Царском Селе Николаю доложили, что он избавился от смертельной опасности, что войска должны были стрелять, защищая дворец, в результате были жертвы – двести человек.

Так была создана полицейская версия события и официальные цифры для царя. И он записал в дневнике:

«9 января 1905 года. Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки… вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять, в разных местах города много убитых, раненых. Господи, как больно и тяжело!»

А потом в Царское Село были привезены два десятка рабочих.

Они сказали царю верноподданные слова. Николай произнес ответную речь, обещал исполнить их пожелания. Очень сокрушался о двухстах жертвах на Дворцовой площади.

Он так и не понял, что произошло…

В то утро был создан его новый образ – «Николай Кровавый». Отныне так он будет именоваться революционерами.

«Любая детская шапочка, рукавичка, женский платок, жалко брошенный в этот день на петербургских снегах, оставались памяткой того, что царь должен умереть, что царь умрет…» (О. Мандельштам)

Кровавое воскресенье – один из главных поводов для будущей мести – пролог к убийству Царской Семьи.

Что же случилось?

Версия Вера Леонидовна: «Все тогда увлекались политикой… это было модно… Все тогда фрондировали… И я с восторгом запоминала все, что объяснял мне мой свободомыслящий друг, близкий к Витте… Чтобы понять Кровавое воскресенье – надо понять ситуацию… Революция на пороге, это знали все. И „правые“ нервничают… Попытались разыграть японскую карту, не вышло… В дело пошла еврейская карта. Они всегда рассматривали еврейство как клапан, при помощи которого спускали пар народного напряжения, организуя погромы… В нашем имении под Киевом служила прислуга, она пришла к нам после погрома: толпа ворвалась в дом, хозяину вспороли живот, и все – со смехом, шутками… Его жену привязали к кровавому мертвецу, обоих обваляли в перьях. Все это она рассказывала, крестясь и приговаривая: „Накажет Господь!“ И наказал: тупая антисемитская политика была не только гнусной, она оказалась опасной. И приблизила революцию. Только короткий период – при Александре II – русские евреи почувствовали себя людьми. Отец Николая вернул государственный антисемитизм. Евреев загнали за черту оседлости. Толкали на эмиграцию. Десятки тысяч самых предприимчивых людей уехали из России. У моего отца служил гениальный фельдшер. Уехал в Америку, там стал знаменитостью. Но миллионы остались. Мой третий муж, еврей, говорил: „Некормящие груди родной матери“ – так они воспринимали Родину. Это был огромный невостребованный запас ума, энергии и одержимости. Его взяла себе на службу революционная партия… Мы были дочерьми генерала. Моя сестра была отчаянной революционеркой. Но ее подруга по подполью была дочерью нищего еврея-портного… Мой друг говорил, что Витте неоднократно докладывал отцу Николая об опасности положения евреев для будущего страны…»

Дело обстояло тоньше. У Витте в мемуарах есть такое место: «– Правда ли, что вы стоите за евреев? – спрашивает Александр III. В ответ Витте просит дозволения ответить вопросом на вопрос:

– Можно ли потопить всех русских евреев в Черном море? Если можно, то я принимаю такое решение еврейского вопроса. Если же нельзя – решение еврейского вопроса заключается в том, чтобы дать им возможность жить. То есть предоставить им равноправие и равные законы…»

Но Витте был блестящим царедворцем. Если он так смело отвечал деспоту царю, значит, чувствовал – царь желает услышать от него подобный ответ. Видимо, рачительный хозяин Александр III размышлял, как лучше использовать в государстве четыре миллиона евреев. Но дальше размышлений пойти не решился. Витте привел страшный результат в канун первой революции: «Из феноменально трусливых людей, которыми были почти все евреи лет тридцать тому назад, – явились люди, жертвующие своей жизнью для революции, сделавшиеся бомбистами, убийцами и разбойниками… ни одна нация не дала России такого процента революционеров».

Вера Леонидовна:

«И вот в ответ на действия еврейских революционеров накануне революции „камарилья“ решает разыграть еврейскую карту уже по-новому. В Европе ходило „Завещание“ Петра Первого. Это – подделка, созданная, кажется, французами во времена Наполеона… Из нее следовало, что Петр Великий, умирая, оставил завещание русским царям – завоевать мир. По этому образцу русская тайная полиция начинает выпускать книги – только „русская опасность“ заменяется масонско-еврейской… Так появились на свет „Протоколы сионских мудрецов“… Прелесть была в том, что в России в масонах состояли знатнейшие русские фамилии. В свое время масонами были Кутузов, Александр I, Чайковский… Друг Николая II, великий князь Александр Михайлович, и его старший брат Николай Михайлович были масонами. Я сама интересовалась масонством… Мои кумиры, Моцарт и Гёте, тоже – масоны. Масоны всегда были либералами. Была вечная борьба в России – либералы-дворяне и дворяне – тупая, темная сила… „Камарилья“ пыталась дискредитировать либеральную часть дворянства, соединив с евреями. Кстати, мой друг, он тоже был масоном и принадлежал к славнейшему дворянскому роду. И его злила неприкрытость намерений… „Протоколы“ были представлены Николаю. Все было рассчитано безошибочно: Николай с детства воспитан в „государственном антисемитизме“. „Эти мерзкие евреи“, „враги Христовы“ – это была лексика дворца. Мой муж в своей книге написал уничтожительный портрет Николая. Он его не понял. Я называла царя „человек из китайской пьесы“. Там действие движется так: злодей лжет доброму человеку – и тот моментально верит. На этом строится интрига. Вот так и они поступали с Николаем. Погромы, организованные полицией, представлялись царю как святой взрыв народного негодования против революционеров. Сборище извозчиков, темного отребья – „Союз русского народа“ – объявили народной стихией: движением простых людей в защиту своего царя. И он верил. Отсюда и Гришка Распутин… Детская доверчивость – чарующее качество для человека обычного – и роковое для правителя. И тем удивительней, что в „Протоколы“ царь – не поверил! И это их очень разочаровало».