Травяной венок. Том 1 - Маккалоу Колин

Сенат гудел, как улей. Множество глаз с изумлением взирали на Агенобарба, удивленные переменой в его нетерпимой натуре.

– Встретимся завтра, – проговорил Секст Цезарь, по всей видимости, удовлетворенный. – Еще раз будем искать решение вопроса. Двое преторов, отправившихся в Италию по наущению Луция Марция, – Секст Цезарь кивнул в сторону пустующего места Филиппа, – до сих пор не явились, чтобы прояснить происходящее. Завтра мы вновь дебатируем тот же вопрос. И я хотел бы заслушать здесь тех, кого мы не слышали до сих пор, – младшего консула Луция Марция Филиппа и претора Квинта Сервилия Цепиона.

Оба они были здесь на следующее утро, явно знакомые во всех деталях с сообщением Агенобарба, но – на взгляд Друза, Скавра и других, кому хотелось видеть их поверженными, – ничуть не обеспокоенные. Друзу казалось, что принцепс Скавр и другие сенаторы не понимали всей угрозы, исходящей от этой пары. На сердце у Гая Мария было неизъяснимо тяжело. Сулла не пропустил ни одного заседания сената с тех пор, как Друз стал народным трибуном, но смерть сына заслонила перед ним пути человеческого общения, даже с его предполагаемым коллегой по консульству Квинтом Помпеем Руфом. Обычно он сидел с непроницаемым лицом и ожидал конца собрания, затем вставал и уходил. Но поскольку он неизменно голосовал за принятие предложенных Друзом законов, Марий полагал, что Сулла – в их лагере. При этом никто уже давно не слышал его голоса. Катул Цезарь чувствовал себя неуверенно, вероятно, из-за отступничества своего до сих пор верного союзника Агенобарба.

Услышав какое-то движение, Марий обратил внимание на зал. В октябре наступила очередь Филиппа руководить заседаниями сената, поэтому в председательском кресле теперь сидел он, а не Секст Цезарь. В руках он держал документ, который не доверил даже своему помощнику. После того как формальности были завершены, он поднялся для речи.

– Марк Ливий Друз, – холодно и отчетливо произнес Филипп. – Я намерен зачитать сенату нечто более важное, чем отчет об инсценированном вторжении твоего друга Квинта Поппедия Силона. Но прежде чем я начну, я желаю, чтобы ты сказал при всех сенаторах, что ты присутствуешь и ты слушаешь.

– Я присутствую и я слушаю, – сказал Друз так же отчетливо.

Гай Марий подумал, глядя на него, что выглядит Друз очень усталым, как будто делающим над собой усилие. За последнее время он страшно похудел, щеки его ввалились, глаза были окружены тенями.

«Почему я ощущаю себя как раб на галерах? – подумал в этот момент Гай Марий. – Отчего во мне это беспокойство и ощущение опасности? У Друза нет моей непоколебимой уверенности в своей правоте, нет моих железных нервов. Они уничтожат его – если не физически, то морально. Он слишком справедлив, слишком вдумчив, слишком объективен. Почему мне раньше не приходило в голову, что Филипп столь опасен? Почему я не видел и не замечал, как он хитроумен?»

Филипп развернул лист и держал его перед глазами.

– Я не буду делать никаких комментариев, отцы сената, – сказал он. – Я просто зачту это, а вы сделаете выводы. Прямо по тексту:

«Клянусь Всемогущим Юпитером, Вестой, Марсом, Солнцем и Землею, всеми богами и героями, которые помогали народу Италии в его борьбе, что друзья и враги Марка Ливия Друза отныне являются и моими друзьями и врагами. Клянусь, что я буду верен Марку Ливию Друзу и всем, принявшим эту клятву, даже ценой моей жизни, жизни моих детей, моих родителей и ценой моей собственности. Когда я стану гражданином Рима, клянусь, что буду почитать Рим моей единственной родиной, что до последнего вздоха буду приверженцем Марка Ливия Друза. Я передам эту клятву столь многим, скольким смогу. Клянусь быть верным, и да принесет мне это справедливую награду. А если я нарушу клятву, пусть боги возьмут жизнь мою, моих детей, моих родителей и мою собственность во искупление. Да будет так. Клянусь».

Никогда еще в сенате не стояла такая тишина. Филипп переводил взгляд с потрясенного Скавра на скорчившегося в скорбной усмешке Мария; со Сцеволы, сжавшего рот, на медленно краснеющего Агенобарба; с Катула Цезаря, застывшего от ужаса, на опечаленного Секста Цезаря; со смущенного Метелла Пия на открыто ликующего Цепиона. Он опустил левую руку, державшую лист; лист свернулся с громким треском. Половина присутствующих тотчас вскочила на ноги.

– Такова, отцы сената, клятва, которую уже дали тысячи италиков. И вот отчего Марк Ливий Друз так много, упорно и неослабно работает над тем, чтобы дать римское гражданство каждому его персональному приверженцу в Италии! Не оттого, что он хотя бы на йоту печется об этих грязных италиках! Не оттого, что он так любит справедливость! Не оттого, что он хочет видеть свое имя занесенным в исторические анналы! А оттого, что он хочет властвовать более, чем над половиной Италии! Он связал их клятвой! Как только мы дадим римское гражданство италикам, Италия будет принадлежать Марку Ливию Друзу! Представьте себе масштабы: от Арна до Регия, от Тусканского моря до Адриатики! О, я поздравляю тебя, Марк Ливий! Какая награда за труды! За это стоит порадеть! В подчинении более сотни армий!