По воле судьбы - Маккалоу Колин

— Действительно хитрая старая лиса! — кивнул Курион. Вдруг он вздрогнул и уставился на приятеля. — Антоний, а он не…

— Что «он не»?

— Не пойдет на Рим?

— Мы все думаем, что пойдет, если его вынудят, — осторожно ответил Антоний.

— Кто «мы все»?

— Его легаты. Требоний, Децим Брут, Фабий, Секстий, Сульпиций, Гиртий.

Куриона прошиб холодный пот. Дрожащей рукой он вытер лоб.

— Юпитер! О Юпитер! Антоний, перестань глазеть на женщин, идем ко мне!

— Зачем?

— Затем, чтобы мы наконец разработали стратегию твоих действий! Идем, и не вздумай противиться.

— Я и не думаю. Мы должны получить для него разрешение баллотироваться без явки. Иначе разразится что-то ужасное от Регия до Аквилеи.

— Если бы Катон и Марцеллы заткнулись, у нас был бы шанс, — на бегу пропыхтел Курион.

— Они не заткнутся. Они — идиоты.

Когда в квинктилии завершился третий тур выборов, Марк Антоний возглавил список плебейских трибунов. Это ничуть не взволновало boni. Все последние годы Курион демонстрировал свою недюжинную одаренность, а Марк Антоний — только свой огромный пенис под плотно облегающей туникой. Если Цезарь надеялся заменить Куриона Антонием, тогда он рехнулся, решили boni. Эти выборы выявили еще один из наиболее любопытных аспектов политической жизни римлян. Гай Кассий Лонгин, все еще в ореоле славы после своих подвигов в Сирии, стал плебейским трибуном. Его младший брат, Квинт Кассий Лонгин, тоже стал плебейским трибуном. Но Гай Кассий был ярый сторонник boni, как и подобает мужу сестры Брута, а Квинт Кассий полностью принадлежал Цезарю. Консулами на следующий год были выбраны тоже оба из boni. Гай Клавдий Марцелл-младший станет старшим консулом, а Луций Корнелий Лентул Крус — младшим. Преторы большей частью поддерживали Цезаря, кроме ручной обезьяны Катона — Марка Фавония, занявшего последнюю строчку списка.

Несмотря на все усилия Куриона и Антония (последний как избранный плебейский трибун теперь имел право выступать), Метелл Сципион был послан заменить Бибула в Сирии, а экс-претор Публий Сестий — заменить в Киликии Цицерона. С собой Публий Сестий брал Марка Юния Брута, сделав его своим старшим легатом.

— Что ты творишь, покидая Рим в такое время? — строго спросил Брута недовольный Катон.

Брут, как всегда, выглядел отвратительно, но даже Катон стал наконец понимать, что, как бы ни выглядел Брут, он сделает то, что задумал.

— Я должен ехать, дядя, — почти извиняясь, сказал Брут.

— Почему?

— Потому что Цицерон, управляя Киликией, вмешался в мои финансовые интересы.

— Брут, Брут! У тебя больше денег, чем у Помпея и Цезаря, вместе взятых! Что значат несколько неполученных долгов по сравнению с судьбой Рима? — простонал раздраженный Катон. — Попомни мои слова, Цезарь хочет убить Республику! Чтобы ему противостоять, нам нужен каждый влиятельный человек. Твоя обязанность — оставаться в Риме, а не слоняться по Киликии, Кипру, Каппадокии, пополняя свои капиталы! В жадности ты превзошел Марка Красса!

— Извини, дядя, но пострадают мои клиенты Матиний и Скаптий. У человека есть долг перед своими клиентами.

— У человека прежде всего есть долг перед своей страной.

— Моей стране ничто не угрожает.

— Твоя страна на грани гражданской войны!

— Ты все время об этом твердишь, — вздохнул Брут, — но, честно говоря, я не верю тебе. Это твой пунктик, дядя Катон. Правда, пунктик.

Неприятная мысль вдруг кольнула Катона. Он с гневом посмотрел на племянника.

— Глупости! Дело тут не клиентах и не в долгах, Брут, не так ли? Ты убегаешь от возможной угрозы, как делал это всю жизнь!

— Это неправда! — воскликнул Брут, побледнев.

— А теперь моя очередь тебе не верить. Ты всегда куда-то деваешься, как только запахнет войной.

— Как ты смеешь так думать, дядя? Парфяне могут вторгнуться в наши восточные протектораты, прежде чем я там появлюсь!

— Парфяне вторгнутся в Сирию, а не в Киликию. Именно так они поступили прошлым летом, несмотря на все то, что Цицерон писал в своих пространных корреспонденциях домой. До тех пор пока мы не потеряем Сирию — а я очень сильно сомневаюсь, что это возможно, — ты будешь сидеть в Тарсе в такой же безопасности, как если бы ты был в Риме. Если только Риму не будет угрожать Цезарь.

— И это тоже ерунда, дядя. Ты напоминаешь мне жену Скаптия, которая квохчет над своими детьми, превращая их в ипохондриков. Пятно на коже — зараза, головная боль — что-то страшное внутри черепа, спазмы в желудке — пищевое отравление или летняя лихорадка. Наконец эта заботливость довела до того, что один из ее отпрысков умер. Не от болезни, дядя, а от недосмотра. Она пялилась на рыночные прилавки, вместо того чтобы не спускать с него глаз. И мальчишка попал под колеса повозки.