По воле судьбы - Маккалоу Колин

Он решил не отступать. Нет, он пойдет только вперед, до самых соленых болот побережья. И не по узкой тропе среди древних дубов, являвшихся отличным укрытием для моринов. Нет, он поведет войско по широкой дороге, при ослепительно ярком солнечном свете.

— Парни, эти морины — друиды! — крикнул он своим молодцам. — Они верят, что у каждого дерева имеется душа, дух! А дух какого дерева священен для них? Дуба! В каких рощах они устраивают свои моления? В дубравах! На какое дерево взбирается при лунном свете их главный жрец, одетый в белое, прежде чем срезать омелу золотым серпом? На дуб! С ветвей какого дерева свешиваются, стуча костями на ветру, скелеты несчастных, принесенных в жертву Езусу, их богу войны? С дуба! Под каким деревом друид ставит алтарь с водруженным на него связанным человеком, чтобы разрубить тому позвоночник и предсказать по судорогам убитого будущее? Под дубом! Подле какого дерева они плетут клетки, а потом набивают их пленниками и поджигают в честь Тараниса, своего бога грома? Это опять-таки дуб!

Он помолчал, сидя на верном Двупалом, с крупа которого ровными складками свешивался алый плащ, и ободряюще улыбнулся. Его измученные солдаты улыбнулись в ответ.

— Верим ли мы, римляне, что в деревьях есть дух? Верим?

— НЕТ! — взревели солдаты.

— Верим ли мы в мощь и магию дуба?

— НЕТ! — взлетело ввысь.

— Верим ли мы в человеческие жертвоприношения?

— НЕТ!

— По нраву ли нам эти люди?

— НЕТ! НЕТ! НЕТ!

— Тогда мы убьем их ум и их волю, доказав им, что Рим могущественнее, чем самые раскидистые и могущественные дубы! Что Рим вечен, а дерево — нет! Мы выпустим духов из их священных деревьев на волю и пошлем преследовать тех, кто поклоняется им!

— ДА! — в один голос вскричали солдаты.

— Тогда беритесь за топоры!

Миля за милей сквозь дубовый лес Цезарь и его люди гнали моринов обратно в их болота, валя дубы полосой в тысячу футов, складывая сырые гладкие стволы и ветки в большую стену по обе стороны дороги, ведя счет каждый раз, когда очередное могучее старое дерево со стоном валилось на землю. Сходившие с ума от ужаса и горя морины не могли сопротивляться. Они с причитаниями отступали, пока их не поглотили их собственные топи.

Небо тоже рыдало. По краю болот пошел дождь, он лил и лил, пока палатки римлян насквозь не промокли. Не имевших возможности просушиться солдат бил озноб. И все же сделано было достаточно. Удовлетворенный Цезарь увел своих людей в зимние лагеря. Но слухи успели распространиться повсюду. Потрясенные белги и кельты не понимали, как убийцы деревьев могут мирно спать ночью и смеяться днем.

Очевидно, их охраняли римские боги. Римские солдаты словно не чувствовали касаний черных магических крыльев. На обратном марше они шагали, распевая песни среди поверженных, молчаливых гигантов, и это им ничуть не вредило.

А Цезарь шагал вместе с ними, смотрел на завалы и улыбался. Он постиг новый способ ведения войн. В нем вызревала идея одерживать победы не на поле брани, а в моральных баталиях. При таких поражениях галлам уже никогда не скинуть ярмо. Длинноволосая Галлия должна будет склониться, ибо сам Цезарь склоняться не умел и не мог.

Греки говаривали, что в мире ничего нет безобразнее, чем укрепления галлов. Увы, Самаробрива вполне тому отвечала. Крепость стояла на речке Самара, в центре долины, раньше покрытой буйной растительностью, а сейчас выжженной и сухой, но все же более плодородной, чем другие места. Это была главная крепость племени белгов и амбианов, тесно связанных с Коммием и атребатами, их северными родственниками и соседями. На юге и на востоке владения этих племен граничили с землями свирепых и воинственных белловаков, подчинившихся Риму лишь внешне.

Однако красота местности не входила в список приоритетов Цезаря, когда он проводил кампании. Самаробрива устраивала его. Хотя Галлия Белгика не имела гор, подходящих для разработок, а галлы и в лучшие времена не слыли искусными каменотесами, стены крепости были каменными. Римляне снабдили их башнями, расширившими поле обзора для караульных. Крепостные ворота обнесли дополнительным валом, а военный лагерь под стенами укрепления был взят в частокол.

Внутри крепости было просторно, но как-то уныло. В ней, собственно говоря, и не жили, а лишь хранили продукты и сокровища белгов и амбианов. Никаких улиц, только складские помещения без каких-либо окон и высокие зернохранилища, разбросанные как попало. Впрочем, имелся там и большой двухэтажный рубленый дом. В военное время его занимал главный вождь с приближенными, а в мирное дом служил помещением для общих сборищ. На верхнем этаже, где поселился Цезарь, было значительно меньше комфорта, чем ожидал Требоний (во время предыдущей зимовки Требоний построил для себя и своей любовницы-амбианки каменный дом над печкой, которую топили углем и которая обогревала пол и большую ванну).