Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры - Пикуль Валентин

Всей своей жизнью Буяльский доказывал, что существует русская национальная хирургия, в основе которой – человеколюбие. Он принадлежал к числу тех редких хирургов, которые ампутацию ставили на последнее место, а главной своей задачей считали лечение больного. Илья Васильевич предупреждал учеников:

– Хирургия – еще не художество, как думают иные. Она служит не ради прославления оператора, а лишь единственно ради здоровья оперируемого. Легче всего отпилить руку или ногу, чтобы потом сочинить статью, как быстро ты это сделал! Но еще никому из нас не удалось пришить руку или ногу на прежнее место. А потому, господа, в нашем деле надобно семь раз подумать, прежде чем один раз отрезать… Не увлекайтесь калечением людей!

Студенты Медицинской академии обожали его. Он был прост и доступен. Тридцать лет читал лекции на Выборгской стороне и за все эти годы не пропустил ни одной лекции. Даже когда по Неве проходил ладожский лед, он добирался до аудитории.

– Как же вы? – спрашивали его. – Неужто на лодке?

– Затонула моя лодка. Прыгая со льдины на льдину и добрался, как видите… Итак, на чем же мы с вами вчера остановились?

Сорок долгих лет продолжалось незавидное соперничество лейб-хирурга Арендта с Буяльским. Сорок лет Арендт заявлял:

– Я приду к больному, если там не будет Буяльского!

Соглашались, что Буяльского не будет. Он приходил. И каждый визит Арендта заканчивался одним и тем же:

– Кажется, нам следует пригласить Буяльского…

Илья Васильевич был непревзойденным мастером диагноза. Однажды княгиня Трубецкая, катаясь с ледяных гор, упала с высоты на невский лед вместе с санями и повредила плечо. Ее осматривали два видных хирурга – Арендт и Саломон; первый говорил, что у княгини перелом ключицы, а второй утверждал, что вывих головки плечевой кости. Спорили так, что возненавидели друг друга.

– Вывиха нет, а есть перелом ключицы!

– А я говорю, что у нее вывих! – горячился Саломон.

– С кем вы спорите? Обычный перелом.

– Да как у вас поворачивается язык?..

В дверях появился муж княгини Трубецкой:

– Господа, вы так мило здесь спорите, а время идет, моя жена исстрадалась. Извините, я вынужден послать за Буяльским…

Илья Васильевич осмотрел больную, вышел к коллегам.

– Кто из нас оказался прав? – спросили его.

– Поздравляю вас, господа: на этот раз вы оказались правы оба. У женщины две беды – и перелом ключицы, и вывих…

Однажды гусара Новосильцева в манеже выбросила из седла пугливая лошадь. Новосильцев ударился плечом о барьер манежа, предплечевая кость хрустнула. Но, падая, он машинально выставил вперед сломанную руку, которой и встретил удар об землю. При этом обломок кости прорвал мышцы, кожа лопнула – и кость вышла наружу, поверх сюртука… Срочно был вызван Арендт, приехавший с набором инструментов для неизбежной ампутации. Вскоре же явился и Буяльский.

– Не спешите с пилой, – сказал он. – Зачем же из красивого юноши делать калеку? Правая рука… она ему еще пригодится!

Арендт разогревал над пламенем страшную пилу:

– Вам бы только всегда спорить со мной!

Новосильцев не выдержал и при виде пилы заплакал:

– Неужели мне предстоит сейчас все это вынести?..

Возле его постели собрались почти все главные хирурги столицы. Гусар исстрадался, но лишь на седьмой день консилиум принял решение, согласившись с мнением Арендта – ампутировать.

– А я протестую, – стоял на своем Буяльский…

Арендт демонстративно собрал свои инструменты:

– Слышите, господа? В таком случае я ухожу…

Историк пишет: “Петербургские врачи-немцы и горячие почитатели Арендта, с негодованием разносившие по городу вести об упрямстве Буяльского, обрадовались новому случаю очернить его и без удержу терзали его хирургическую репутацию”. Буяльский остался один возле больного, вокруг него сидели сородичи гусара.

– Ладно! Вашего гусара я беру на свои руки…

Вечером Илья Васильевич говорил Марье Петровне:

– Ах, Маша, Маша! Кому легче – мне или Арендту, не ведаю… Оба мы с ним на высоте известности. Но Арендт, опираясь на большинство консилиума, ничем не рискует. А я, если Новосильцева не спасу, рискую всем, что добыто мною за полвека трудов…

Прошла неделя, началась вторая. Через двенадцать дней он получил записку, присланную с дворником, и Марья Петровна услышала, как ее муж плачет. Она вбежала к нему: