Волчий зал - Мантел Хилари

Выходя, он ощущает воцарившуюся в комнате тишину. Анна идет к окну. Генрих провожает его взглядом.

Так что когда приходит Рич, трепеща от каких-то неведомых тайн, первое желание — прихлопнуть того, как муху. Однако он тут же овладевает собой и трет руки: счастливейший человек во всем Лондоне.

— Ну, сэр Кошель, забрали книги? И как он?

— Опустил штору. Я спросил, зачем, ион ответил, добро вынесли, я закрываю лавочку.

Нестерпимо думать о Море в комнате без света.

— Смотрите, сэр. — Рич протягивает сложенный листок. — Мы побеседовали. Я все записал.

— Разыграйте со мной. — Он садится. — Я Мор. Вы — Рич.

Рич смотрит непонимающе.

— Закрыть ставни? — продолжает Кромвель. — Действие происходит в темноте?

— Я не хотел, — неуверенно начинает Рич, — уходить от него, не сделав последней попытки…

— Понимаю. У вас своя тактика. Но почему он согласился говорить с вами, если не говорил со мной?

— Потому что он считает меня никем. Пустым местом.

— В то время как вы — генеральный стряпчий, — с издевкой произносит он.

— И мы стали разбирать умозрительные случаи.

— Словно в Линкольнс-инн после ужина?

— Сказать по правде, сэр, я его пожалел. Он скучает по разговорам, и вы знаете, как его трудно остановить. Я сказал, предположим, парламент издаст указ, что я, Ричард Рич, отныне король. Признаете ли вы меня? Он рассмеялся.

— Что ж, согласитесь, это и впрямь маловероятно.

— Я настаивал, и он ответил, да, венценосный Ричард, я вас признаю, ибо парламент вполне на такое способен, а учитывая последние события, я не удивлюсь, проснувшись однажды под властью короля Кромвеля; если портной может стать королем Иерусалимским, сын кузнеца вполне может сесть на престол Англии.

Рич умолкает: не оскорбился ли собеседник?

— Когда стану королем Кромвелем, — ухмыляется Кромвель, — я сделаю вас герцогом. Так в чем суть, Кошель?.. Или сути-то нет никакой?

— Мор сказал, ладно, вы привели пример, я приведу другой. Предположим, парламент издаст указ, что Бог отныне не Бог, что тогда? Я ответил, указ не будет иметь силы, потому что парламент не правомочен в таких вопросах. Тогда он сказал, ну вот, молодой человек, по крайней мере, вы способны распознать явную нелепость. Потом замолчал и взглянул на меня, словно говоря: вернемся в реальный мир. Я сказал, давайте разберем промежуточный вариант. Вы знаете, что парламент провозгласил нашего государя главой церкви, почему вы не признаете это решение, как в случае объявления меня королем? И он сказал — как будто наставляя ребенка — тут разные случаи. Первый вопрос — светский, и парламент правомочен выносить по нему решения. Второй относится к духовной сфере, а следовательно, вне компетенции парламента.

Кромвель смотрит на Рича во все глаза. Говорит:

— Папист несчастный.

— Да, сэр.

— Мы знаем, что он так думает. Он никогда не признавал этого вслух.

— Он сказал, есть высший закон над этой страной и над всеми остальными, и коли парламент преступает закон Божий…

— Читай папский — ибо они для него одно, это он не сможет оспорить, верно? Зачем бы он постоянно испрашивал свою совесть, если бы не проверял день и ночь, согласуется ли она с Римской церковью, его главной путеводительницей? Мне кажется, если он недвусмысленно отрицает компетенцию парламента, он отрицает и королевский титул. А это государственная измена. И все же… — Кромвель пожимает плечами, — насколько прочна наша позиция? Можем ли мы доказать, что отрицание было злонамеренным? Он скажет, мы просто болтали, чтобы скоротать время. Разбирали умозрительные случаи, и слова, произнесенные в таких обстоятельствах, не имеют юридической силы.

— Присяжные такого не поймут. Они заставят его признать собственные слова. В конце концов, он понимал, что это не спор студентов-правоведов.

— Верно. В Тауэре таких споров не ведут.

Рич протягивает листки.

— Я все записал по памяти как мог точно.

— Свидетели есть?

— Тюремщики входили и выходили, укладывали книги в ящик. У него было много книг. Не вините меня за небрежность, сэр, откуда мне было знать, что он вообще со мной заговорит.

— Я и не виню. — Он вздыхает. — На самом деле, Кошель, вы — мое бесценное сокровище. Вы повторите это в суде?

Рич неуверенно кивает.

— Я жду от вас твердого «да». Или «нет». Если опасаетесь, что вам не хватит духу, будьте добры сказать это сейчас. Если проиграем еще один процесс, мы можем попрощаться с местами. И все наши труды пойдут прахом.