Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 1 - Солженицын Александр Исаевич

План был прекрасен! – если заручиться твёрдой поддержкой Непенина. Но зная его свободолюбивое нетерпимое отношение к камарилье и большое влияние на него Черкасского – очевидно так и будет. Да князь Черкасский – и сам вёл штаб флота.

А флагманы просто подчинятся приказам командующего. Других же офицеров, кто может оказать вред распространению идеи, постараться обезвредить, а кого можно – перевлечь на нашу сторону. И флот – весь наш!

Так они сидели в запертой каюте с двумя иллюминаторами, и хотя не видели ревущего Петрограда – а испытывали на себе треволнующее касание русской истории.

В другой форме, в других одеждах, в другой век – они бестрепетно повторяли неудавшийся подвиг декабристов.

132

И пошло, и пошло! Везде Каюров побывал. И к самокатчикам ходил, там солдаты цепью. Спросил солдат: «Что же вы стоите, товарищи? Почему не присоединяетесь?» Солдаты нехорошо улыбались, а офицеры грубо предлагали проходить дальше. «Да где ж пройти, когда вы проспект перегородили?»

И к московским казармам несколько раз бегал. Взяли их наконец, залила наша толпа весь двор – и много оружия к нам перешло, да многие солдаты охотно отдавали, а сами – на нары.

И Васька Каюров и Пашка Чугурин теперь имели по винтовке и по патронной ленте через плечо. С оружием ходишь, хотя стрелять не умеешь – а совсем другая сила в тебе, и ноги куда легче ходят.

Ещё ходили, штурмовали и подожгли два полицейских участка, городовиков уложили несколько, остальных избили, арестовали – и в их же кутузку.

День катился – как великий разлив неожиданной революции. Потом и солнышко нет-нет проглядывало. Ходили-бродили массы, поздравляли друг друга, кой-где несознательно лавки грабили: на радостях хотелось людям хорошо закусить, а особенно – спирту достать, но это надо поискать, измыслить, казённые винные лавки уже три года не в заведеньи.

Плясало общее ликование восставшей массы, и только редкие выстрелы ещё где-то засевших защитников режима да непонятное упрямство самокатчиков портили настроение.

А тут принесли готовый шляпниковский листок: «продолжать всеобщую стачку!». Смехота!

А стал Вася Каюров так соображать, поскваживало у него в голове: что теперь ежели революция победит, то умных-проворных много найдётся, все полезут за властью. А нужно нам, большевикам, пока другие партии не расчухались – всех и перепередить.

Но – что ж бы такое сделать? Как-то надо во весь голос, как в рупор, да крикнуть – всему рабочему классу, да всему солдатству. Не листок, нет, тут надобно, тут надобно…

Так это стало Каюрова распирать, что пошёл искать товарищей, советоваться.

Велика Выборгская сторона, но кто на ней освоен – тот как в большом дворе, всё знает и всех. Все разошлись-разбрелись, однако стал Каюров толпу прорезывать – и нашёл Хахарева, и нашёл Лебедева. А Шляпникова никто нигде не находил – куда подевался?

И пошли опять на квартиру совещаться.

– Надо нам, братцы, – придумывал Каюров. – В таких случаях царь – Манифест пишет. И нам надо катнуть – Манифест! От большевиков.

Объяснить, что именно мы теперь поведём их всех дальше. А то ведь у нас перехватят.

Так-то так, пожелать – дело ретивое, а вот поди-т-ка составь, напиши. Разве мы учены?

И модельная работа – хитрая, но, знал Каюров: писать – ещё хитрей.

– Эх, как умели в Сормове у нас, помню в Девятьсот Четвёртом: «Пусть расстреливают нас – и пусть новорожденный царевич купается в нашей крови!» Вот так бы нам, что-ни-ть…

– И Пётр Заломов умел! – вспоминали сормовские земляки.

Сел Хахарев карандашом выводить, а Каюров по комнате ходил – и так складывали.

Но всё приходило в голову прежнее: как подавляется рабочее сознание, как угнетают нас, да как обворовывают. Ну там – царская шайка, революционный пролетариат, восьмичасовой день, конечно. Конфискация монастырских земель.

Нет, поновей: красное знамя восстания! разрушим царство холопов!

Нет, до чего-то главного недодували.

– Ну, пошли к Митьке Павлову посоветуемся, он пограмотней. А может и Гаврилыч ещё там.

Пошли. Уже темнело.

Митька Павлов тоже был свой сормовский, и даже когда в Девятьсот Втором Пётр Заломов понёс «Долой самодержавие», – то чтоб людям было сподручней читать – Митька шёл рядом и край знамени оттягивал. Потом – на завод не брали, в обществе потребителей так же перебивался, как и Каюров, а на квартире у него готовили взрывчатую массу для бомб. Но после восстания сразу в Петербург уехал и тут уже принялся как свой давнишний, 10 лет, женился, и пошёл аэропланы строить. А его квартира на Сердобольской так стоит – среди пустырей и сараев, филёрам трудно следить. Тут – и явка, и квартира БЦК, и в шахматном столике тайно прячутся бумаги.