Падение титана, или Октябрьский конь - Маккалоу Колин

К концу июля четыреста центурионов и убеленных сединами ветеранов прибыли в Рим просить аудиенции у сената с мандатом от их подразделений и требованиями: для себя — обещанных премий, для Гая Юлия Цезаря-сына — консульства. Едва рассмотрев оба пункта, сенат решительно ответил «нет».

В последний день месяца, носившего родовое имя отца, Октавиан перешел Рубикон с восемью легионами, отобрал из них два легиона и с ними двинулся дальше. Сенат запаниковал и послал делегатов просить Октавиана остановиться. Ему разрешат баллотироваться в консулы in absentia, без личной явки, поэтому нет необходимости продолжать марш!

А тем временем два легиона ветеранов из провинции Африка прибыли в Остию. Сенат тут же использовал ситуацию и поместил их в крепость на Яникуле, откуда открывался вид на сады Цезаря и пустой дворец Клеопатры. Всадники первого класса и верхний слой второго класса вооружились, молодежь поднялась на Сервиеву стену.

Все эти меры были не более чем хватанием за соломинку. Люди, которые хотя бы номинально должны были контролировать ситуацию, не имели понятия, что делать, а другие, статусом ниже второго класса, продолжали спокойно заниматься своими делами. Ссоры великих всегда пахнут кровью. Простой люд страдал лишь тогда, когда сам бунтовал. А бунтовать не хотели не только низшие классы, но и те, что повыше. Бесплатное зерно было роздано, торговля шла хорошо. Работы всем хватало. В следующем месяце должны состояться Римские игры, и никто в здравом уме не совался на Римский Форум, где обычно «верхушка» проливала кровь.

А «верхушка» продолжала хвататься за соломинку. И когда прошел слух, что два лучших легиона Октавиана — четвертый и Марса — решили покинуть его, чтобы помочь городу, раздался огромный вздох облегчения. Но он перешел в вопль отчаяния, когда слух оказался ложным.

В семнадцатый день секстилия наследник Цезаря, не встретив сопротивления, вошел в Рим. Войска, сидящие на Яникуле, перешли на сторону вошедших в город солдат, встреченных радостными криками и цветами. Единственная пролитая кровь принадлежала городскому претору Марку Цецилию Корнуту, который закололся сам, когда Октавиан появился на Форуме. Простой люд исступленно его приветствовал, но сенаторов нигде не было видно. Мгновенно все взвесивший Октавиан возвратился на Марсово поле, дав понять, что примет там любого, кто захочет его повидать.

На следующий день сенат капитулировал, униженно интересуясь, будет ли Цезарь Октавиан баллотироваться на консула. Выборы незамедлительно проведут. В качестве второго кандидата сенаторы робко предложили племянника Цезаря, Квинта Педия. Октавиан милостиво согласился и был избран старшим консулом, а Квинт Педий стал младшим.

Девятнадцатого секстилия, за месяц до своего двадцатилетия, Октавиан на Капитолии принес в жертву белого быка и был торжественно введен в должность. Двенадцать грифов кружили в небе — зловещий, ужасающий знак, какого небывало со времен Ромула. Но ни матери, ни сестры рядом не было, ибо мероприятие относилось к сугубо мужским, а сам Октавиан был счастлив видеть страх в глазах своего отчима и остальных сенаторов. Что при этом думал тоже пришедший в замешательство Квинт Педий, его молодой кузен не знал — и не интересовался.

Этот Цезарь ступил на мировую сцену и не собирался преждевременно ее покидать.

XI

ОБЪЕДИНЕНИЕ

Секстилий (август) — декабрь 43 г. до P. X

1

Марку Випсанию Агриппе выпала роль самого преданного его сторонника, роль, которую он исполнял с радостью. Зависть или амбиции вовсе не двигали им. Искренняя любовь, полное восхищение и нежное желание защитить — вот что он чувствовал к Октавиану. Другие могли проклинать Октавиана, ненавидеть его, высмеивать, но Агриппа один понимал, кем на деле он был, и неровности собственного характера никак не влияли на его отношение к подопечному. Если интеллект Цезаря возносил его до небес, то совершенно иной склад ума Октавиана, решил Агриппа, позволяет ему совершенно иное — дает возможность опускаться в подземный мир. Ни один человеческий недостаток не ускользал от него, никакая слабость не игнорировалась, ни одно случайное замечание не оставалось не обдуманным со всех сторон. Он обладал инстинктами рептилий — умел сохранять неподвижность, когда другие метались, увязая в ошибках. Когда он делал движение, оно было либо столь быстрым, что ни один глаз не мог его отследить, либо столь медленным, что казалось практически иллюзорным.