Человек из Афин - Гулиа Георгий Дмитриевич

– А он в своем ли уме?

– Возможно, что рехнулся. Что такое война? Одни умирают, другие сходят с ума, а третьи – наживаются, богатеют без меры. Это и есть война.

– И это тоже говорит тот растрепанный философ?

– Нет, это мои слова. А разве не так?

– Я слушаю тебя, Евангел, слушаю!

– Философу возражали. Следующим образом: можно ли говорить о победе ночи над днем, то есть над светом солнца? Нет, нельзя! Стало быть, нельзя одолеть Афины, потому что Афины – луч света.

– В каком смысле, Евангел?

– Слушай дальше… А почему – луч света? Посмотрим, где свобода? Где свобода мысли и духа, разума и поэзии? Разумеется, в Афинах. Значит, Афины непобедимы. Значит, участь войны решена. Она окончится за пределами Аттики. Так возражали философу.

– Что же он?

– Философ был упрям. Он свои доводы подкреплял примерами.

– Убедительными?

– А это суди сам. Вот первый пример: где обходятся безо всякой пощады с теми, кто не согласен с царем? В Спарте! Где ведут нескончаемые споры по поводу того, что кажется несправедливым? В Афинах! Стало быть, кому удобнее воевать? Спарте. Ей же будет обеспечена и победа. Потому что войну выигрывает не болтун, но тот, кто молча, скрытно, без огласки, вершит свое дело. Философа поддержал какой-то моряк.

– И что же? С ним согласились?

– К счастью, нет.

– Почему же к счастью?

– А иначе не останется места для веры в богов, – сказал раб. – В их могущество. В их мудрость. Тогда не будет и счастья. А что человек без счастья? Вещь, не больше!

– Так решили спорщики на агоре́?

– Да… Философ продолжал стращать.

– Чем же?

– Он говорил: вот погибает Аттика. Та самая, которая бесстрашно поднялась в рост на пути персов.

– Почему же Аттика погибает?

– Так говорил он.

– Но – почему? Почему? Чем подтверждал он свой домысел?

– А разве это не так? Посмотри, что делается в городе: он понемногу пустеет. Негде хоронить мертвых. А скоро будет и некому. Процессии похоронные и плач! Плач над городом! Это самая страшная война, когда ты со щитом идешь против чумы, против голода, против холода. Страшная потому, что щит не помощник. И меч тоже. Разве это не так?

– Ты спрашиваешь меня? А там, на агоре́, не дали тебе ответа на этот вопрос?

– Нет, почему же! Они отвечали, как могли. Часто невпопад. Там, где нужен рассудок, чувство – плохой помощник. Я видел проявление чувств, но что-то плохо обстояло дело с рассудительностью …

– Это никуда не годится, Евангел.

– И я так думаю.

– Значит, кое-кто считает эту войну проигранной?

– Да

– Аспазия, в Афинах полагают, что война проиграна.

– Кто полагает?

– Некий философ и некий моряк.

– Это еще не Афины! Разве ты не знаешь, что Афины славятся обилием болтунов?

– Да, это верно.

– Афинянина хлебом не корми, только дай посудачить.

– Есть такое, Аспазия. Я сам не раз страдал от болтовни афинян.

– Нельзя сказать, что болтают поголовно все. Но многие подвержены этой болезни.

– Некогда эту болезнь называли еще демократией, Аспазия. Разве ее уже хоронят в Афинах?

– Разве болтовня и демократия одно и то же? Но извини меня, у меня голова идет кругом. Я ни о чем не могу думать; перед моими глазами – только Парал.

– Не надо думать об этом. О самом худшем. Боги все рассчитали. Мы в их власти. Не надо плакать, Аспазия.

– Разве я плачу?

– Извини меня, Аспазия, мне показалось.

– Но я близка к этому. Вот здесь, на сердце, – точно камень. Мне трудно дышать – ком в горле. Есть ли на свете предчувствие?

– Наверное, есть.

– Значит, жди беду. Паралу плохо. Ему очень плохо…

– Врач, кажется…

– Это верно. Гиппократ доволен, а я – нет. Я слышу чей-то незнакомый голос. Я не понимаю слов, которые он нашептывает. Но я боюсь его. Словно бы понимаю его. Оттого мне и страшно. И оттого хочется плакать.

– Аспазия, я не узнаю тебя! Кто всегда поддерживал меня? Ты! Кто подавал мне верную руку в минуту опасности? Ты!.. Аспазия, ты ли это? И все это тогда, когда вся семья нуждается в твоей помощи! И ничьей больше! Аспазия, ты молчишь? Аспазия, скажи хотя бы слово…

– Зопир, ты поступил нерадиво.

– Эти овощи сгнили. Их надо выбросить, господин.

– А почему сгнили?

– Не успели употребить их в пищу.

– А почему?

– Мы мало едим, господин.

– Стало быть, меньше покупать надо.

– Это листья, господин. Их даже никто не считает.

– Неправда, Зопир. Мы должны считать все. Каждую маслину, каждый листик салата, луковицу каждую. Расточительство, Зопир, никогда не было достоинством человека.