Бита за Рим (Венец из трав) - Маккалоу Колин

— Тогда веди же нас туда, великий понтифик, — произнес Сулла и первым поднялся со своего места.

Знамения были благоприятными, особенно во время перехода из Капитолия в храм Семо Санка Дия Фидия, когда над сенатской процессией, входящей в ворота храма Санка, высоко в небе пролетел орел.

Но Цинна вовсе не собирался поддерживать законы Суллы. Он совершенно точно знал, как сделать так, чтобы его клятва не была клятвой. Когда сенаторы держали путь на вершину холма, в храм главного Капитолийского бога, Цинна намеренно столкнулся с Квинтом Серторием и, незаметно для остальных, попросил найти ему камень определенного вида. И пока сенаторы передвигались от одного храма к другому, Серторий незаметно обронил камень в складки тоги Цинны. Тот смог удобно подхватить его левой рукой — камень был маленький, гладкий, овальный.

Еще в детстве Луций Корнелий Цинна, как и всякий римский мальчишка, знал о том, что для принесения тех высоких клятв, которые так любят дети, — клятв дружбы и вражды, страха и ярости, отваги и обмана, — необходимо выйти на открытый воздух. Когда приносятся клятвы, боги на небесах должны быть свидетелями, иначе эти клятвы не будут истинными и обязательными. Как и вся их детская компания, Цинна воспринимал этот ритуал всерьез. Но однажды он познакомился с сыном всадника Секста Перквитиния, в семье которого не раз нарушали данную клятву. Он был всего двумя годами старше Цинны. Он-то и научил его давать ложную клятву.

— Все, что ты делаешь, — говорил он, — держится на костях Матери-Земли. И потому, давая клятву, держи в руке камень. Тем самым ты вверяешь себя заботам богов подземного царства, потому что подземное царство также построено на костях Матери-Земли. А камень, Луций Корнелий, и есть эти кости!

И когда Луций Корнелий Цинна под открытыми небесами клялся поддерживать законы Суллы, то плотно сжимал камень в левой руке. Закончив говорить, он быстро преклонил колени на полу храма, который был усеян листвой, хворостинками, мелкими камешками, ведь этот храм не имел крыши. Цинна сделал вид, что поднимает свой камень оттуда.

— И если я нарушу свою клятву, — произнес он внятным голосом, — то пусть меня сбросят с Тарпейской скалы точно так же, как я сейчас бросаю этот камень!

Камень взлетел в воздух, ударился о неопрятные, облупившиеся стены и вернулся в лоно своей Матери-Земли. Никто, видимо, не придал значения его поступку, и Цинна вздохнул с большим облегчением. Очевидно, тайна, которой владел дурно воспитанный сын Секста Перквитиния, была неизвестна римским сенаторам. Теперь, когда Цинна будет обвинен в нарушении клятвы, он сможет объяснить, почему не считал себя связанным ею. Весь Сенат видел его бросающим камень. Он заранее обеспечил себя сотней непогрешимых свидетелей. Этот трюк никогда больше не сработает, зато здорово помог сегодня. Вот бы Метелл Поросенок порадовался, если бы знал!

* * *

Хотя Сулла присутствовал при инаугурации новых консулов, он не остался на пир, отговорившись тем, что ему необходимо приготовиться к завтрашней поездке в Капую. Однако Сулла еще побывал на первом официальном собрании Сената в новом году, которое происходило в храме Юпитера, — как оказалось, для того, чтобы выслушать короткую и угрожающую речь Цинны.

— Я удостоен своей должности и не опозорю ее, — говорил Цинна, — однако если что и внушает мне дурные предчувствия, так это вид уезжающего бывшего старшего консула, который собирается вести армию на Восток. Туда предстояло отправиться не ему, а Гаю Марию. Даже не принимая во внимание незаконное судебное преследование Гая Мария, по моему мнению, бывшему старшему консулу следовало бы остаться в Риме, чтобы ответить на некоторые обвинения.

Обвинения в чем? Никто толком не понимал этого, хотя большинство сенаторов склонялись к выводу, что Цинна имел в виду обвинения в государственной измене. И основой их послужил бы привод Суллой своей армии в Рим. Сулла только вздохнул, подчиняясь неизбежности. Неразборчивый в средствах, он прекрасно знал цену собственным клятвам — они немедленно будут им нарушены, как только в этом возникнет необходимость. Но он не считал Цинну человеком, подобным себе, и вдруг это оказалось именно так. Какая досада!

Покинув Капитолий, Сулла направился к Аврелии, по дороге размышляя о том, как лучше расправиться с Цинной. К тому времени, когда он дошел до дома Аврелии, у него уже был готов ответ. Сулла широко улыбнулся Евтиху, который открыл ему дверь. Однако улыбка тотчас исчезла, едва Сулла увидел лицо Аврелии — оно было мрачно, а в глазах отсутствовало всякое выражение.