Борис Пастернак - Быков Дмитрий Львович

• Только ладан твой, синий и росный,
• Просквозит мне порою иным…
• Нет, не старческий лик и не постный
• Под московским платочком цветным!

• А уж там, за рекой полноводной,
• Где пригнулись к земле ковыли,
• Тянет гарью горючей, свободной,
• Слышны гулы в далекой дали…

• Нет, не вьются там по ветру чубы,
• Не пестреют в степях бунчуки…
• Там чернеют фабричные трубы,
• Там заводские стонут гудки.

• Путь степной — без конца, без исхода,
• Степь, да ветер, да ветер,— и вдруг
• Многоярусный корпус завода,
• Города из рабочих лачуг…

• На пустынном просторе, на диком
• Ты все та, что была, и не та,
• Новым ты обернулась мне ликом,
• И другая волнует мечта…

• Черный уголь — подземный мессия,
• Черный уголь — здесь царь и жених,
• Но не страшен, невеста, Россия,
• Голос каменных песен твоих!

• Уголь стонет, и соль забелелась,
• И железная воет руда.
• То над степью пустой загорелась
• Мне Америки новой звезда!

Как всегда, когда Блок сам понимал, что у него получилась вещь искусственная и умозрительная,— он пытается достичь пафоса и музыкальности чисто формальными приемами: повторами («Ектеньи, ектеньи, ектеньи»), общеромантическими штампами («И другая волнует мечта»), а получается все равно сухо и слабо, и главное — каких бы задач поэт себе ни ставил, интуиция сильнее умозрения. Уголь у Блока «стонет», руда «воет» — сплошная тоска; никакого торжества сметки, самостоятельности и вообще русского капитализма не получается. Вообще всякий раз, когда русские художники брались за изображение преуспевающих помещиков, удачливых хозяев, мыслящих и просвещенных купцов,— у них выходила фальшь: что у Гоголя во второй части «Мертвых душ», что у Гончарова в «Обрыве», в сценах на лесопильне, что у Блока с Пастернаком в их поэтических мечтаниях о промышленной «Новой Америке»… (что, заметим, впоследствии у ученика Пастернака — Андрея Вознесенского, который одному такому рьяному хозяйчику, преуспевающему и деловитому мужичку вроде Прохора Медведева, прямо заявлял, помня горький опыт учителей:

• Ты покуда рукопись
• Для второго тома.
• Если не получишься,
• Я тебя сожгу).

Не зря российские купцы с надеждой спрашивали Горького после публикации «Фомы Гордеева»: «А Маякин — есть? Вы видели такого?» Маякины, может, и были, но им хорошо удавалось только то, что вело к личному процветанию; управления страной им никто не доверял, да они к тому и не стремились. И даже если бы эта мечта осуществилась — стоило русскому художнику пожить при этом самом промышленном подъеме, в «Новой Америке», как он тотчас ужасался ее жестокости и всевластию золотого тельца. Блоковская «Песня судьбы», на которую «Спящая красавица» чрезвычайно похожа стилистически, содержит изображение Новгородской промышленной ярмарки,— и вот какой монолог, куда более убедительный, чем десять «Новых Америк», произносит протагонист, мятущийся Герман:

• Так вот куда нас привели века
• Возвышенных, возвышенных мечтаний?
• Машиной заменен пытливый дух!
• Высокая мечта — цыганкой стала!

При русском капитализме Пастернак прожил двадцать семь лет — и не сказать, чтобы этот социальный строй сильно его вдохновлял. Но теперь, после краха коммунистической утопии, надежды его связаны с русским смекалистым мужичком, который Бога помнит и работать на себя умеет, и умудряется не озлобиться после того, как его трижды запороли чуть не до смерти — за чужой грех… Пастернаку до того нравится Прохор Медведев, что он сам не замечает его подозрительного сходства со Зверевой — самой отвратительной героиней пьесы (и фамилии у них получились семантически близки):