Мальчики с бантиками - Пикуль Валентин

– Вот она! – сказал Игорь в полном изумлении.

Из банки торчала ложка. Половины варенья уже не было.

Финикин сразу полез на Колю Поскочина.

– Умника из себя строишь, а сам… Твое это было варенье? Тебе его прислали? Я вот сейчас как врежу…

Но тут прозвучал резкий голос Артюхова:

– Не тронь маленького. Что он тебе худого сделал?

– Как что сделал? Он же мое варенье слопал.

– Захотел и слопал. А тебя это не касается.

– Видали? Мое варенье едят, а меня это не касается.

– Дурак! – ответил Артюхов. – Ты еще жизни не видывал…

– А ты… Ты сам вор и другого вора покрыть хочешь.

Артюхов, побледнев, двинулся на Финикина:

– Слушай, ты! За такие слова я тебя так кокну по твоей банке, что из нее последнее варенье вытечет. Да, я крал. Чтобы не подохнуть. Но я копейки не украл с тех пор, как попал на флот…

– Кокну, кокну… Ишь кокальщик какой нашелся. Эво, старшина рядом стоит. Он тебя живо на отсидку отправит.

– Прекратите! – вмешался в спор Росомаха. – А то и правда возьму и обоих вас закатаю на гауптвахту… Кончайте баланду! Дело ясное. Юнга Поскочин, ты зачем чужое хватаешь?

Бедный «философ» горчайше разрыдался:

– Сам не знаю… сладкого захотелось… не удержался!

Росомаха еще крутил в руках липкую банку.

– Держи сам! – и сунул банку Финикину. – Юнга Поскочин, а тебе известно, что воровать нехорошо?

– Известно… конечно же! – отвечал Коля.

– А если так, то, выходит, действовал сознательно. Это как понимать? Всяких там Кантов изучаешь, а к себе философски отнестись не можешь… Чего молчишь? Отвечай.

Явился с танцев Колесник – заснеженный, румяный.

– Что за ярмарка? – удивился он с порога.

– Да вот… вора нашли, – мрачно пояснил Росомаха.

Из класса Колесника надрывно взывали к честности:

– Заодно и перышко поищите. Писать человеку нечем!

Савка слышал, как Росомаха тихо сказал Колеснику:

– Мне этого Канта, чтоб ему ни дна, ни покрышки, честно-то говоря, позарез жалко. Лучше бы он, сукин сын, слопал варенье, а банку в сугроб закинул…

Шепотком отвечал ему Колесник:

– У нас на крейсере такого Финикина давно бы в гальюн сунули и воду спустили. Поскочин-то – пацан. А кто не тягал варенья у бабушки из буфета?

– Сравнил. Дома высекут – и порядок. А здесь из-за такой ерунды может кончиться плачевно…

Савке стало безумно жаль Колю, и никак не укладывалось в голове, что он может украсть.

– Коля, – спросил он, – зачем ты это сделал?

Тот поднял лицо – страдальческое, в слезах:

– Да не вор же я… Просто сладкого хотелось.

Росомаха велел юнгам отходить ко сну, но кубрик еще долго бурлил, по углам ожесточенно спорили. Гнев рулевых, как ни странно, был направлен в основном против Финикина с его банками.

– Хозяин! – с презрением говорили ему. – Если б не твои сласти, так и позора не было бы. Нашли, что прислать, родители – варенье! Лучше бы гуталину для сапог прислали или порошку зубного, чтобы бляхи драить.

– Чего вы на меня-то накидываетесь? Я разве украл?

– Провокатор ты! – было заявлено от Игоря Московского.

– Я провокатор? – изумился Финикин.

– А кто же ты еще? Расставил свои банки и лижет. То малиновое. То вишневое. То собачье. Вот человек и не выдержал. А кто его подначил, как не ты?

Финикин отбивался, как мог:

– По-вашему, я всех должен угощать? Вас двадцать пять едоков в классе. Да по другому «борту» еще столько же облизывается. Моим родителям на полсотни ртов не напастись.

– Давись сам, – отвечали ему юнги. – Только слопай поскорее и кончай эту канитель. Не порти нам настроение.

– Дневальный! – требовал Росомаха. – Гаси свет!

Один лишь Джек Баранов отмолчался в этих спорах.

– А ты что? – спросил его Савка.

– У меня на этот счет свое мнение.

* * *

В соседних классах радистов уже стала попискивать, как мышь в подвале, морзянка: та-ти-ти, та, та-та-ти, ти-та… Сначала робкая и сбивчивая, она все чаще взрывалась каскадами бравурных передач. Уже появились юнги-мастера, гнавшие количество знаков по секундомеру – все быстрее, все больше. Рота радистов, чтобы юнги не потеряли чуткость руки, была освобождена от тяжелых работ – валки леса, пилки дров и прочего.

Такая же морзянка проникла и в классы роты рулевых. Только здесь она беззвучно билась в пучках света. Старшина Фокин отщелкивал ее на клавишах Ратьера, и рулевые по проблескам фонаря хором читали слова, а потом и целые фразы: