Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

А Коллонтай жарко говорила и кулачком потряхивала, что надо открыто порвать с буржуазией и стать на революционный путь захвата власти. Безфракционный Стеклов поддерживал её в пессимистическом тоне: наши представители завязнут в министерствах, ничего не сделают, позиции демократии будут подорваны.

И что они лезли на рожон, когда голосование было уже ясно. Теперь снова отвечал им Ираклий, очень хорошо:

— Если наше вхождение в правительство есть начало нашей гибели, то лучше погибнуть со всей Россией, чем оставаться в стороне. Но надо надеяться, что демократия общими усилиями не даст стране погибнуть.

Сам Чхеидзе сказал только:

— Два дня назад я говорил вам, что не могу взять на себя ответственность посылать представителей в правительство. А теперь не могу взять ответственность не посылать.

А Скобелев ещё добавил: мы во Временное правительство пойдём, но не для прекращения классовой борьбы — а для продолжения её, пользуясь орудиями политической власти.

Исход голосования был ясен, но меньшинство драло горлом: не просто голосовать, но сперва открыто и поимённо, а потом закрыто, и чтоб результаты сошлись. И хоть такое нигде не видано — не было сил их подавить, и голосовали два раза. И сошлось: 44 за, 19 против (там и часть эсеров), и два воздержавшихся эсера.

А на часах был — час ночи, и буфета нет. И тут — приступили к обсуждению условий вступления в правительство. Потребовали ещё перерыв — для совещания фракций о платформах. Нормальные люди давно б уже свалились, но тут держало революционное горение. У Чхеидзе уже кружилось, и чёрные точки в глазах, и молотками било в голове, и зяб. Да, он заболел. Но держался.

Разошлись по фракциям. Через полчаса снова сошлись. И тут-то потянулось главное обсуждение: по пунктам, по каждому за и против, потом поправки, — по каждому пункту поправки, и больше всех донимал щуплый, бледно-горящий Суханов, а с ним Гольденберг и Стеклов, не щадили ни других, ни самих себя, ни кончающейся ночи, ни разумной истины. И даже видя, что поправка не имеет никакой надежды на успех — всё равно предлагали. Поправки, не раз уже отвергнутые и на Исполкоме, и на пленуме Совета, и на Совещании советов, — всё равно вносили опять! — уже кости у Чхеидзе не держали. Опять: опубликовать тайные договоры с союзниками! Поспорили, отвергли: мы же не можем опубликовать также и германо-австрийские договоры. Проголосовали. Ещё: ни в коем случае не допускать выражения „наступательные действия”, — оборонительные уж пусть, но при широкой демократизации армии. Отвергли, проголосовали. И снова Суханов: мы должны помнить уроки Лассаля, мы должны идти в правительство в большинстве, чтобы буржуазные министры стали пленниками социалистической демократии, и так им прямо это и сказать! (Гольденберг, под общий смех, устроил ему подножку: „Так — можно думать, но так нельзя говорить вслух!”)

Теперь светает рано, и, кажется, уже окна начали светлеть.

Второе мая.

До того доспорились, договорились, доголосовались, — предложили б ещё включить „восстановление самодержавия” — кажется, Чхеидзе продолжал бы кивать.

149'' (по социалистическим газетам, с 26 апреля)

За последние два года 4-я Государственная Дума сделала всё, чтобы расшатать вконец и подорвать в народном сознании устои режима... Революция не была бы столь победоносной, если б ей не предшествовала 11-летняя оппозиция Думы.

(„День”)

НЕУДАВШАЯСЯ ПОПЫТКА. ... 27 апреля в Белом зале появились похороненные революцией мертвецы. Зачем пришли они в Таврический Дворец? Напомнить о себе народу... Но первая же попытка показала, что возобновление думской сессии так же невозможно, как возвращение старых царских министров. Дума умерла навеки. Впредь до созыва Учредительного Собрания право говорить от лица народа принадлежит только Совету Рабочих и Солдатских Депутатов...

(„Известия СРСД”)

... Заседание Четырёх Дум было мобилизацией сил империалистических кругов против Совета Рабочих Депутатов.

(„Рабочая газета”)

Торжественное заседание членов Четырёх Дум преподнесено всем остриём против революционной демократии... Как это всё старо и изжито, налётом скуки веяло. Вспомнился почему-то „Вишнёвый сад” Чехова... Речь Шульгина изобиловала клеветническими выпадами и поражала цинизмом контрреволюционных поползновений. Злобные голоса контрреволюционеров звучали бессильным отчаянием... „Государственная Дума умерла, да здравствует Учредительное Собрание!..” — эти заключительные слова Скобелева... как солнечный луч... Нам надоели призраки.