Красное колесо. Узел IV. Апрель Семнадцатого - Солженицын Александр Исаевич

— Это — тоже вопрос второстепенный, — присудил судья. — Но вот я, Хесин, прочёл вам три сенатских разъяснения. Вы говорите — вы сохранили имущество. Но охрана имущества не даёт права на имущество. Мало ли что говорит толпа — слухи о царской фаворитке, угрозы разгрома... Например, есть слухи, что вы привезли из Германии в дом моей доверительницы немецкое золото, я же этого не повторяю перед судом. — Голос всё-таки вздрагивал смехом. — Я апеллирую к законному порядку! Броневой дивизион не имел никакого приказания революционных властей занять особняк, это установлено фактически. Но дивизион уже уехал. И вы тоже — как въехали в один-два дня, так можете в один-два и выехать! Закон есть закон — и вы не можете им пренебрегать! А вы совершили беззаконие.

— Без-за-коние? — импульсивно вскочил Козловский и живо забегал по комнате, маленький, толстенький, по затоптанному, давно не натёртому паркету. — Здесь говорят о беззаконии? Да как вообще можно говорить о законном и незаконном в революции?? В разгар революции — кто думает о законности, когда сама революция по существовавшим к тому моменту законам является беззаконием, караемым смертной казнью? Революция и закон — понятия несовместимые! Да ваш сегодняшний суд, восприявший свою власть от Временного правительства, тоже являлся судом беззаконным, если в духе законов царского времени! Да по тому старому закону и само Временное правительство подлежит виселице!!

Ленин захохотал отчаянно, схлопнул ладони над собой:

— Великолепно, Меч! Умри, лучше не скажешь!

— А какое право оно имело захватить Мариинский дворец? Зимний? — доколачивал Козловский. Как опытный юморист, он был почти совсем серьёзен. — Сейчас мы создаём новые формы общественной жизни, и закон может опираться только на общество, а не наоборот!

А Богдатьева и тем более не удержишь, вскочил и, добавляя к скандалу:

— В революцию законы создаёт улица! Настоящий творец права — улица!

— Ка-ак? — отбросил обе руки над собою Ленин, изображая ужаснейшее изумление судьи Чистосердова: — Как это может быть? Если улица диктовала бы волю, то... вожди революции были бы в ужасном положении.

— Так оно и есть, — осклабился Богдатьев, быть может вспоминая листовку ПК 21 апреля. — В революционном правотворчестве участвует весь народ. Революционное движение начинается всегда на улице, и так развивается процесс творчества нового права.

— Верно!! — утвердил Ленин победно. — В таком случае я предлагаю вам покончить миром.

— В таких случаях и поступают по совести, — любезно согласился Богдатьев. — Или дают приличный срок для выезда, или оставляют жить. В Петрограде нет свободных помещений. Если земгорсоюз реквизирует помещения с разрешения властей — почему этого не может сделать клуб солдат? Исполнительный Комитет не посылал нам бумаги о выселении, потому что таким большим организациям — куда же деться? Оставьте дом у нынешних квартирантов до конца войны.

Ленин смягчил:

— Или не меньше как на два месяца.

А уж за два месяца революция шагнёт гигантски.

169

К трём часам дня, покинув всё неотложное, поехал Шингарёв на Кронверкский в Народный дом: торжественно открывался съезд Советов крестьянских депутатов всей России, и кому же, как не министру земледелия, могло Временное правительство поручить приветствие?

Хотя, уже преданный ими, какой же он был ещё министр земледелия? После вчерашнего ныла в нём глухая тёмная пустота. А спешить работать — надо.

Присоединили его к президиуму из одних социалистов — и отсюда оглядев двухтысячный зал, партер, ложи, два верхних яруса, Шингарёв удивился: а где же крестьяне? Редкими малыми кучками видел он их зипуны или деревенские пиджаки — а то всё солдатские шинели, да обычная городская публика. (Городские сидели без шапок, а солдаты и мужики в шапках.) Спросил у соседа: где же крестьяне? А, мол, есть делегаты не крестьяне, но по доверенности от крестьян: вопросы, ведь будут не специфически аграрные, а общеполитические; выбирали, насколько позволяло время. Съезд продлится две-три недели, ещё будут подбывать.

И — пропало настроение Шингарёва, что он тут сейчас с крестьянами поговорит лицом к лицу. Уж скорей бы давали ему слово, отговорить приветствие да уехать.

Но куда там! Чем меньшая толика крестьян необъятной России тут собралась — тем больше раздували помпу.