Мадам Змея - Холт Виктория

Мадаленна смущенно проглотила слюну и опустила глаза.

— Все находят странным, что он смог сделать ребенка этой малышке… а своей жене — нет.

— Что еще?

— Говорят, что он питает слабость к итальянским…

— Купцам, да? А люди не говорят, что купчиха Медичи привила ему вкус к торговле?

Мадаленна кивнула.

— Но ведь люди смеются не над дофиной, Мадаленна, а над мадам Дианой, верно?

— Мадам д'Этамп ликует. В честь короля устраивается грандиозный бал, — поспешила добавить девушка, желая переключить внимание Катрин.

— В честь девушки из Пьемонта! — Катрин снова громко рассмеялась.

Но, отпустив Мадаленну, она всплакнула. Девушку звали Филиппой; Катрин слышала это имя, не зная, почему люди произносят его. Филиппа из Пьемонта. Катрин попыталась представить себе суровые губы Генриха, целующие воображаемое лицо, — несомненно, очень красивое, — смуглой, нежной девушки. Итальянская любовь — всегда страстная, требовательная.

Как жестока жизнь! Катрин особенно задевало то, что избранницей Генриха стала юная итальянка. В чем моя ошибка? — снова и снова спрашивала она себя. — Почему он влюбился в мою простую соотечественницу и пренебрегает своей благородной женой?

Но приняв участие в маскараде и услышав шепот, намеки, насмешки, она воспряла духом, потому что происшедшее больше задевало Диану, чем ее, Катрин.

Генрих возвращался в Париж; Катрин переполняло предвкушение; радостная надежда периодически сменялась в ее душе отчаянием.

Она проводила много времени в уединенном доме у реки. Для Катрин изготавливались духи; она научилась искусно пользоваться косметикой. Она решила сделать так, чтобы Генрих, вернувшись в Париж, увидел новую Катрин.

Он поддавался женским чарам; маленькая пьемонтка доказала это. Она, Катрин, отнимет его у итальянки точно так, как итальянка отняла Генриха у Дианы.

Катрин была сейчас хорошенькой; она благоухала восхитительными новыми духами, созданными специально для нее братьями Руджери. Катрин ощутила душевный подъем, услышав пение труб и рожков — кавалькада, возглавляемая Генрихом, ехала по улицам столицы.

С отчаянно бьющимся сердцем она вышла на площадь перед Бастилией, где король устроил своему сыну торжественную встречу. Стены здания по такому случаю были увешаны прекрасными французскими гобеленами, тысячи свечей освещали зал. После банкета должен был состояться бал.

Франциск, любивший такие мероприятия, выглядел моложе, чем в последние несколько недель. Сейчас он затмевал всех окружающих.

Под звуки труб Генрих въехал во двор; он тотчас подошел к королю, который тепло обнял его и расцеловал в обе щеки. Затем Генриха обняла королева.

— А вот, — сказал Франциск, обняв Катрин и подтолкнув ее вперед, — наша дорогая дочь и твоя любимая жена, которая с момента твоего отъезда жила ожиданием этого дня.

Катрин, чье сердце отчаянно билось под расшитым корсажем, застенчиво подняла глаза и посмотрела на мужа. Он сухо обнял ее. Она не заметила на его лице радости. Она сказала себе, что он скрывает ее, возможно, стыдясь скандальных слухов, которые опередили его. И все же она знала, что обманывает себя.

— Генрих… — прошептала она так тихо, что только он один услышал ее.

Он ей не ответил. Генрих отступил назад, готовясь приветствовать людей, которые спешили, преклонив колено, поцеловать руку их будущего правителя.

Скоро настала очередь вдовы великого сенешаля преклонить колено и выразить свое почтение дофину; глаза не только Катрин, но и всех окружающих были обращены на эту пару; придворные толкали соседей в обтянутые щелком бока своими увешанными драгоценными камнями пальцами; весь двор, включая короля и мадам д'Этамп, замер в ожидании.

Диана… она показалась сейчас Катрин более прекрасной, чем когда-либо. Ее черно-белое платье было расшито жемчугами; бриллианты украшали ее иссиня-черные волосы. Безмятежная, уверенная в себе, она, казалось, не замечала того интереса, с которым люди смотрели на нее, хотя, конечно, Диана видела, что глаза всех прикованы к ней.

Если Диана умела скрывать свои чувства, то этого нельзя было сказать о молодом дофине. Он покраснел, его глаза заблестели, и окружающим показалось, что его любовь к Диане отнюдь не угасла. Но в его взгляде затаились печаль, страдание и стыд. Послышались негромкие смешки, смолкнувшие под строгим взглядом короля, который в душе сам смеялся. Генрих напоминал сейчас провинившегося супруга.