Травяной венок. Том 1 - Маккалоу Колин

«Там я его и найду!» – решил Марий и стал взбираться верхом на коне по крутой улочке, приближаясь к обнесенному голубой стеной дворцу, проглядывающему сквозь еще не украсившиеся листвой ветви деревьев. Он подумал, что весна приходит в Каппадокию поздно; молодой царь Ариарат и вовсе не увидит больше весны. Жители Мазаки, как видно, забились в щели, поскольку улицы поражали пустынностью; ворота дворца никто не охранял. Да, царь Митридат и впрямь непоколебимо уверен в себе!

Марий оставил коня и спутников у подножия лестницы, ведущей к бронзовым дверям, украшенным мастерски выполненным барельефом, повествующим об участи Персефоны.^[73] У Мария было достаточно времени, чтобы рассмотреть эту древнюю композицию, вызвавшую у него острую неприязнь, пока он ждал, чтобы кто-нибудь отозвался на его настойчивый стук. Наконец, раздался скрип, и одна створка двери приоткрылась.

– Слышу, слышу! – произнес по-гречески старческий голос. – Чего тебе нужно?

Марий боролся с желанием расхохотаться, поэтому ответ его оказался сбивчивым и напрочь лишенным подобающего его положению величия:

– Я – Гай Марий, римский консул. Могу ли я видеть царя Митридата?

– Нет, – ответил древний старец.

– Ждешь ли ты его возвращения?

– Да, до наступления темноты.

– Вот и отлично! – Марий решительно толкнул дверь и оказался в пустом помещении, бывшем прежде, по всей видимости, тронной залой или помещением для торжественных приемов; свита из троих человек, повинуясь его жесту, вошла в дверь за ним следом. – Приюти меня и моих трех спутников. Наши кони стоят у лестницы, их надо отвести в стойло. Мне – горячую ванну. Живо!

Когда по дворцу пронесся слух, что царь возвращается, завернувшийся в тогу Марий вышел в портик дворца и замер в одиночестве на верхней ступеньке. Отсюда ему было видно, как не спеша поднимается к дворцу вереница хорошо вооруженных кавалеристов. На их круглых красных щитах были изображены белый полумесяц и белая восьмиконечная звезда, на их серебряные панцири были наброшены красные плащи, а на остроконечных шлемах вместо перьев или лошадиных хвостов располагалось по золотому полумесяцу с золотой звездочкой.

Отрядом никто не предводительствовал, и среди нескольких сотен всадников было трудно различить царя. «Возможно, он не заботится об охране дворца в свое отсутствие, – подумал Марий, – но себя он бережет – в этом нет сомнений.» Въехав в ворота, отряд задержался у ступеней, издавая чудной звук, всегда отличающий большое количество топчущихся на одном месте неподкованных лошадей. Из этого Марий заключил, что у Понта не хватает кузнецов, чтобы подковать даже боевых коней. Величественная фигура Мария, завернутого в тогу с пурпурной каймой,^[74] была хорошо видна снизу.

Всадники расступились, и в образовавшемся проходе появился на крупном гнедом коне сам царь Митридат Евпатор. Пурпурными были и его плащ, и щит, поддерживаемый оруженосцем, на котором красовалась уже изученная Марием эмблема – звезда с полумесяцем. Зато голова царя была обнажена, вернее, вместо шлема на ней оказалась львиная шкура: два львиных клыка едва не впивались царю в лоб, два львиных уха чутко подрагивали у него на макушке, там же, где когда-то сверкали львиные очи, зияли дыры. Из-под золотого панциря царя, украшенного орнаментом, по бокам торчали рукава кольчуги из золотых звеньев, а снизу – крыловидная складчатая юбка. Обут он был в отлично скроенные греческие сапожки из львиной шкуры, расшитые золотой нитью, со свисающими язычками в виде львиных голов с золотыми гривами.

Митридат сошел с коня и посмотрел снизу на Мария. Столь унизительное положение его определенно не устраивало, однако ему хватило ума не заторопиться вверх по лестнице. Тем временем Гай Марий подмечал, что царь – примерно одного с ним роста и таких же пропорций, какие были у Мария в более молодые годы. Красавцем царя нельзя было назвать, однако уродом он тоже не был: у него было квадратное лицо с выступающим подбородком и крупным, довольно бесформенным носом. Волосы у царя были светлые – в этом можно было убедиться, несмотря на львиную шкуру; он был кареглаз, а полные, ярко-красные губы маленького рта свидетельствовали о вспыльчивости и вздорности.

«Ну, что, видел ли ты раньше человека в toga paetexta?» – насмешливо спрашивал Марий царя про себя. Наскоро припомнив историю жизни понтийского властелина, он пришел к выводу, что тот не имел счастья любоваться не только toga paetexta, но и toga alba.^[75] Однако царь определенно узнал в Марии римского консула; опыт же подсказывал Марию, что любой, не видевший прежде такого одеяния, должен застыть в восхищении, даже если был знаком с ним по описанию. Значит, видел – но где?