Крушение столпов - Дрюон Морис

– О, гой, моя хорошая, о, гой! Вот и взяла! Фю-фу-у…

Сигаретка устремлялась вперед, держа нос в нескольких сантиметрах от земли. Потом вдруг поднимала морду к какому-нибудь кусту, в нерешительности приостанавливалась, пытаясь уловить в холодном воздухе что-то, доступное ей одной, и бежала дальше.

Внезапно, без всякого на сей раз колебания, Сигаретка ринулась вперед, чуть не вырвав поводок из рук доезжачего, взбежала вверх по невысокому склону и, рыча, хотела было броситься в кусты.

– Вот тут ты права, моя хорошая, – сказал Лавердюр, сдерживая собаку. – Правильно. Этот олень из отъемного островка не выходит. Жалко – такой хороший олень, судя по следу, а поохотиться на него мы не сможем, – добавил он, злобно взглянув на Габриэля. Какое-то время он помолчал, затем, покачав головой, добавил совсем тихо: – Как подумаю, что мы никогда уже больше не увидим госпожу графиню на лошади…

У Габриэля вдруг свело живот, и он согнулся, словно собираясь дать волю рвоте. Однако он лишь сильно рыгнул, и в холодном воздухе запахло шампанским.

– Ну вот, значит, господин граф потихоньку приходит в себя? Господин граф знает, что ему надо будет говорить? – спросил Лавердюр.

Габриэль выпрямился, глубоко вобрал в себя воздух, огляделся и остановил глаза на Лавердюре.

– Да… да… кажется, да… – сказал он.

– Так вот, пусть господин граф хорошенько меня слушает, – продолжал доезжачий, поймав жестким взглядом своих серых глаз взгляд Габриэля. – Он вернулся из Парижа, верно, что-нибудь без четверти шесть. Господин граф был навеселе – он провел ночь в компании, но это меня не касается. Месье приехал на машине, как раз когда я шел с Сигареткой в лес. Господин граф сказал: «А-а, послушайте-ка, Лавердюр, подождите меня, я пойду в лес с вами». А я ответил: «Вот всегда вы так, господин граф, – ничего вас не берет. А мне это нравится: ведь как приятно, когда идешь с ищейкой и хозяин идет вместе с тобой». Нишкни, Сигаретка! Нишкни!

Мужчины стояли друг против друга – высокий Габриэль, слегка нагнув голову в мягкой шляпе, и Лавердюр, приземистый, подняв к нему лицо, с трудом сдерживая нетерпеливо рвущую поводок собаку.

– Осмелюсь сказать господину графу, что ему хорошо бы вытереть ухо. А то сегодня о нем могут нехорошо подумать.

Габриэль нашел в кармане пальто носовой платок, вытер следы губной помады, оставленные девицей, посмотрел на платок. «А куда девалась девчонка?» – подумал он. И вдруг увидел открывающуюся дверцу машины, вытолкнутое из нее тело. Может, он и ее тоже убил? Ничего он не помнил, кроме двух глаз, так близко посаженных, как это бывает только во сне. И однако же эти следы на платке…

– Ну вот, значит, господин граф, – продолжал Лавердюр, – велел мне вылить воду из радиатора, пока он переодевается. Месье не захотел будить госпожу графиню – я, конечно, этого не знаю, но думаю, что… господин граф не стал будить госпожу графиню, – повторил Лавердюр громче и отчетливее, дожидаясь, чтобы Габриэль кивком подтвердил, что услышал, – он быстро оделся, почти тут же сошел вниз, и мы обошли замок сзади. Вот и все, больше ничего и не было… А если господина графа снова и снова попросят вспомнить, не слышал ли он чего позади себя, когда шел по парку, он подумает, подумает, да, может, и вспомнит, что сказал мне: «Постойте, что это там за шум, Лавердюр?»; а я ему ответил: «Да, видно, сухой ствол упал в пруд…» Но господин граф скажет это, только если его спросят… А после мы с ним пошли к Сгоревшему дубу – мы ведь договаривались с господином графом накануне, что я туда пойду, поскольку мне сказали, что видели там оленей; мы пошли по следу и отогнали одного от стада внутрь большого отъемного островка…

Лавердюр присел, разгреб ветки на земле, сунул палец в дыру величиной с монету в сто су и глубиной в несколько сантиметров, прикрытую холодными мертвыми листьями.

– Дело ясное – олень четырехгодовалый, – сказал он. – И копыта что надо… Господин граф может сам убедиться… А вот и следы самки… Любопытнее всего, что тут и другие звери проходили. Вот этот большой след, треугольный, – месье видит: две шпоры сзади (и Лавердюр снова принялся разгребать листья) – так это трехгодовалый кабан, килограммов на сто двадцать – сто тридцать, он тоже тут ночью проходил – след-то совсем свежий. А Сигаретка, взгляните, даже и не берет этого следа. Сразу видно – дочка Валянсея…

Инстинкт охотника и любовь к своему делу оказались сильнее всего остального, и доезжачий увлекся: он продолжал говорить и без конца сыпал выражениями, на протяжении столетий так неразрывно вросшими в язык, что все уже давно забыли, откуда они пошли: идти вдоль по веткам, упредить зверя, навести на ложный след, снова поднять зверя, взять обратный след…

– Сегодня-то бояться нечего, работенки мы ему много не дадим, – продолжал он, – но мне все же хоть бы одним глазком посмотреть, какой он, этот олень-то.

И он углубился в чащу, осторожно следуя зигзагообразным путем, проделанным собакой, а Габриэль шел за ними следом, не обращая внимания на то, как голые ветки порой хлестали его по лицу.

– Ш-ш! – шепотом произнес Лавердюр, обращаясь к Габриэлю, тяжело ступавшему по листве.

Вдруг Лавердюр пригнулся, дернул к себе Сигаретку, повторяя:

– Нишкни, подруга, нишкни! – и шепотом произнес: – Господин граф их видит? Вон там…

И пальцем указал видневшихся неподалеку сквозь прутняк оленя и трех самок, чьи рыжеватые силуэты выделялись на фоне тонких белых берез. Животные сгибали шею, потом выпрямлялись, держа в зубах листик или травинку, которую они нехотя пережевывали, продвигались на несколько шагов вперед, грациозно переставляя длинные стройные ноги, а перед узкой изящной мордой каждого клубились молочно-белые облачка пара. Одна самочка была намного меньше остальных.

Габриэль схватился за голову.

– Лавердюр, что же все-таки произошло? Что я наделал? – воскликнул он.

При звуке его голоса самки подскочили, и в их красивых продолговатых глазах близоруких принцесс появился ужас; олень повернул к людям рога и трепещущие ноздри, и стая удалилась легким галопом – самки, подталкивая друг друга боками, и самец позади.

– Господин граф не должен больше об этом думать. Господин граф должен все забыть, точно ничего и не было, – сказал Лавердюр, – и помнить только то, что я ему сказал… Теперь можно и вернуться. Время уже подходящее…

Габриэлю казалось, что его мысль действует одновременно в разных планах и на разной глубине.

«Точно ничего и не было…» На одном из уровней сознания Габриэля разрозненные воспоминания этой страшной ночи ничуть не отличались от тяжелого сна или кошмара, навеянного опьянением. Вот сейчас Габриэля тряхнут за плечо, крикнут: «Да ну, проснись же наконец!» – и все будет как раньше, и Габриэль будет по-прежнему ревновать к Франсуа и мучить Жаклин.

Но на другом уровне гнездились обрывки реальных воспоминаний: помада на носовом платке, доказывавшая существование девицы в ресторане; другие мелочи, которые придают воспоминаниям реальность, совершенность, невосполнимость. Габриэль вспомнил про письмо – ему казалось, что он писал его, или он действительно его написал? Только бы не нашли это письмо!

И был в нем еще один уровень, где Габриэль пытался изобразить потрясение, отчаяние, отвечал на расспросы полиции, где его арестовывали за убийство…

– А копыто – что вы с ним сделали? – сухо спросил Габриэль.

– Я повесил его в машине на прежнее место, господин граф.

– А, ну отлично, – сказал Габриэль, словно доезжачий лишь выполнил то, что входило в его обязанности.

И тут до Габриэля дошло, что этот человек, этот слуга, пытается спасти ему честь и жизнь.

– Спасибо, Лавердюр, – произнес он тихо.

– О, господин граф не должен меня благодарить. Я это сделал… даже и не скажу почему… А потом, и неизвестно ведь, сойдет ли все.

И когда они выходили из чащи, доезжачий, по обыкновению, сломал веточку на краю дороги, чтобы отметить путь, которым шел олень.

Габриэль и Лавердюр шли уже назад, к Моглеву, когда Карл Великий, псарь, задыхаясь, примчался к ним со всех ног.

– Господин граф, господин граф, – воскликнул он, – беда!

– Что случилось? – спросил Габриэль.

– Госпожа графиня…

– Так, ну что – «госпожа графиня»?

– Она упала со своего балкона. Она… убилась она.

Габриэль издал такой рев, что Лавердюр пришел в восторг… «Ну, все в порядке, – подумал доезжачий, – этого человека нелегко сбить».

Габриэль бросился было бежать, затем метров через сто перешел на быструю ходьбу: Карл Великий во время пути трижды повторил то немногое, что знал.

– В общем, решили, что господин граф, верно, пошел в лес с Лавердюром – так оно и вышло, – заключил он, – и вот меня послали предупредить. Да только господин граф ушел дальше, чем думали.

Перед замком сбились в комок возбужденные, испуганные люди: под лоджией стояла группка слуг и крестьян, глядя то на упавшие камни, то на зияющий провал на фасаде наверху.