Песнь о Трое - Маккалоу Колин

Все оказалось очень просто. Клитемнестра одобрила жениха, которого, как она думала, Агамемнон выбрал для их любимой младшей дочери. К тому же она знала, что молодому супругу предстоит отправиться на войну в дальние страны. Она обожала Ифигению; выйдя замуж за Ахилла, Ифигения могла остаться дома, в Микенах, пока тот не вернется из Трои. Поэтому Львиный дворец звенел от смеха и радости, пока Клитемнестра собственноручно укладывала в короба роскошные наряды и беседовала с дочерью, посвящая ее в тайны женского тела и брака. Она продолжала говорить с Ифигенией, идя рядом с носилками, даже когда те миновали Львиные ворота. Ее средняя дочь Хрисофемида, уже достигшая брачного возраста, но все еще незамужняя, рыдала от отчаяния и зависти. Электра, самая старшая из сестер, худая, мрачная и непривлекательная — копия своего отца, стояла на крепостном валу со своим младенцем-братом Орестом на руках, с нежностью прижимая его к себе. По моему наблюдению, между ней и ее матерью явно никогда не было большой любви.

У дороги Клитемнестра потянулась к Ифигении, чтобы поцеловать ее на прощание в лоб. Я содрогнулся. Верховная царица была женщиной, которая ненавидела так же страстно, как и любила. Что она сделает, когда в конце концов узнает правду? Если однажды она возненавидит Агамемнона, у него будет веская причина страшиться ее мести.

Я ехал настолько быстро, насколько быстро носильщики могли нести носилки, горя нетерпением достичь Авлиды. Стоило нам остановиться на отдых или ночлег, Ифигения тут же принималась безыскусно болтать со мной: как она восхищалась Ахиллом, когда украдкой бросала на него взгляды в Львином дворце, как страстно она влюбилась, как замечательно, что ей предстоит выйти за него замуж, ведь именно таково желание ее сердца.

Я ожесточал себя, чтобы не испытать к ней жалости, но временами это бывало трудно — она быта так невинна и такие счастливые были у нее глаза. Но в том, что дает мужчине стойкость и победу в невзгодах, Одиссей сильнее других.

С приходом ночи я приказал принести носилки с задернутыми занавесками в лагерь верховного царя и поместил Ифигению в маленький шатер рядом с шатром ее отца. Я оставил ее с ним; Менелай тоже остался там из страха, что ее вид поколеблет решимость Агамемнона. Подумав, что мудрее будет не привлекать внимания к ее приезду, я не стал ставить стражу вокруг ее шатра. Следить за тем, чтобы она никуда не выходила, предстояло Менелаю.

Глава одиннадцатая,

рассказанная Ахиллом

В дождь и холод я каждый день тренировал своих воинов, согревая их тяжелой работой. Может, другие командиры и давали своим войскам слабину, но мирмидоняне знали, что я не таков. Они получали удовольствие от условий, в которых живут, любили жесткую дисциплину и наслаждались чувством превосходства над другими воинами; они понимали, что знают толк в военном деле.

Я никогда не давал себе труда заглянуть в ставку верховного царя, считая это бессмысленным. И когда на небе засияла вторая полная луна, мы все решили, что похода на Трою не будет. И просто ждали команды идти домой.

В первую ночь полнолуния Патрокл отправился провести вечер с Аяксом, Тевкром и Малым Аяксом. Меня звали, но я предпочел никуда не выходить — у меня не было настроения заниматься глупостями, когда нашему предприятию угрожал такой постыдный конец. Я немного поиграл на лире и попел, а потом погрузился в бездействие.

Шум от того, что кто-то пытается войти в шатер, заставил меня поднять голову. Я увидел женщину, которая стояла, приподняв клапан, у входа. Она была закутана в мокрый гиматий, от которого шел пар. Я ошарашенно уставился на нее, не веря своим глазам. Она шагнула внутрь, задернула занавес над входом, откинула наброшенный на голову гиматий и встряхнула волосами, чтобы освободить их от особенно крупных дождевых капель.

— Ахилл! — воскликнула она, с глазами сияющими, как прозрачный коричневый янтарь. — Я видела тебя в Микенах, когда подглядывала в дверь за троном отца. О, я так счастлива!

К этому времени я уже стоял, разинув рот от изумления.

Ей было не больше пятнадцати-шестнадцати лет, это я заметил прежде, чем она сняла гиматий, открыв моим глазам кожу, похожую на молочного цвета мрамор с голубыми прожилками вен, и налитую грудь. Рот у нее был бледно-розовый, с красивым изгибом, волосы — цвета сердца огня. Ее невероятная живость заставляла воздух вокруг звенеть, лицо ее смеялось, а за нежной юностью угадывалась скрытая сила.