Травяной венок. Том 2 - Маккалоу Колин

Фабриций в последнюю минуту сделал кое-какие перестановки в центре самого первого ряда. Там нашлось достаточно места, чтобы поставить курульное кресло для Квинта Сервилия, кресло для его легата и третье кресло для самого Фабриция. То, что они мешали смотреть тем, кто сидел непосредственно за ними, Фабриция не волновало. Его гость был римским претором, облеченным proconsulum imperium – человеком, значительно более важным, чем любой из италиков.

Вся компания вошла через тоннель, расположенный под закругленной cavea,^[3] и появилась в проходе примерно в двенадцати рядах от помоста, обращенного к орхестре, незанятому полукруглому пространству между зрительскими рядами и сценической площадкой. Впереди надменно шествовали ликторы, неся на плече фасции с топорами, за ними претор со своим легатом и сияющий Фабриций, а позади – двенадцать солдат. Жена Фабриция, которой гости не были представлены, села с правой стороны со своими подругами, но в следующем ряду; первый ряд предназначался исключительно для римских граждан – мужчин.

Когда процессия появилась, громкий ропот пробежал по рядам пиценов. Люди вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть гостей. Ропот перешел в ворчание, рык, рев, сопровождаемый выкриками и шиканьем. Скрывая свой испуг и изумление, вызванные таким враждебным приемом, Квинт Сервилий из семьи Авгуров взошел на помост, гордо подняв голову, и по-королевски уселся в свое кресло из слоновой кости, будто и не был всего лишь патрицием. Фонтей и Фабриций последовали его примеру, а ликторы и солдаты заняли места по бокам и рядом с помостом, зажав фасции и копья между голых коленей.

Началась одна из лучших и забавнейших пьес Плавта в прелестном музыкальном сопровождении. Труппа была странствующей, но хорошей. По причине ее сборности в ней были римляне, латиняне и италики; греков не было, потому что труппа специализировалась на латинских комедиях. На празднике Пикуса в Аскуле они выступали каждый год, но на этот раз обстановка была иной; подспудные антиримские настроения, прорвавшиеся наружу у пиценских зрителей, были чем-то совершенно новым. Поэтому актеры с еще большим рвением приступили к своим обязанностям, расширяя комедийные линии дополнительными нюансами, походками и жестикуляцией, решив, что до конца спектакля они сумеют развеселить пиценов и развеять их дурное настроение.

К несчастью, в рядах артистов также произошел раскол. В то время как римляне умышленно играли только для людей, сидевших в первом ряду на помосте, латиняне и италики сосредоточили внимание на коренных аскуланцах. После пролога наступили завязка сюжета, веселый обмен репликами между главными персонажами, и под трели флейты спел прелестный дуэт. Затем подошел черед первого canticum,^[4] арии славного тенора, исполняемой под аккомпанемент лиры. Певец, италик из Самния, известный как своим голосом, так и способностью изменять авторский текст пьесы, выступил на авансцену и обратился прямо к сидящим на почетном помосте:

• «Привет, привет тебе, претор из Рима!
• Но лучше бы, все же, проехал ты мимо!
• Мы здесь собрались на праздник Пикалии
• Не для того, чтоб смотреть на регалии.
• Гляньте, как он расселся спесиво,
• Будто ничто для него не диво.
• Видно, совсем он набитый дурак,
• Что сунул нос в наш рабочий барак.
• Давайте же вместе, друзья аскуланцы,
• Выкинем вон отсюда засранца.
• Ох как грозно глядит он с насеста,
• А тронь – и останется мокрое место.
• Задайте же вместе, друзья, неплохую
• Трепку этому римскому…
• Дайте пинка и нагните пониже —
• Пусть он у нас для начала полижет!»

Ему не удалось продолжить свою импровизированную песню. Один из телохранителей Квинта Сервилия вытащил торчавшее у него между коленей копье и, не удосужившись даже встать, метнул его. Самнитский тенор упал бездыханным, копье пробило его грудь и вышло из спины, на лице его так и застыло выражение крайнего презрения.

Воцарилась глубокая тишина. Пиценская публика, не веря, что такое могло случиться, не знала, что теперь делать. Пока все сидели, остолбенев, актер-латинянин Саунион, любимец толпы, перебежал в дальний конец сцены и лихорадочно стал говорить, пока четверо его товарищей уносили труп, а двое актеров-римлян в спешке удирали.

– Дорогие пицены, я не римлянин! – кричал Саунион, вцепившись, как обезьяна, в одну из колонн и ерзая по ней вверх и вниз, а маска болталась на его пальцах. – Умоляю вас не смешивать меня с этой публикой, – он указал на римский помост. – Я всего лишь латинянин, дорогие пицены, я так же страдаю от фасций, гуляющих вдоль и поперек по нашей любимой Италии. Я так же сожалею о поступках этих самонадеянных римских хищников!