Бита за Рим (Венец из трав) - Маккалоу Колин

Взор Ливии Друзы вернулся к лоджиям, опоясывающим дом Домиция Агенобарба. В этом взоре присутствовала неизбывная тоска. Очень давно — теперь ей казалось, что это случилось и вовсе в незапамятные времена, по крайней мере еще до замужества, — ее отлучили от любых компаний, даже от подруг ее возраста, и ей пришлось заполнять опустевшую жизнь книгами и мечтать о любви некоего незнакомца. В те дни она сиживала здесь же, греясь на солнце, и следила за балконом чужого дома, дожидаясь, когда на нем появится высокий рыжеволосый юноша, к которому ее влекло так сильно, что она насочиняла про него кучу небылиц, одна причудливее другой; ей грезилось, что он — царь Одиссей из Итаки, а она — верная царица Пенелопа, ждущая его возвращения. За долгие годы ей удалось взглянуть на него всего несколько раз — он был редким визитером в дом Агенобарба, однако и этого оказалось достаточно, чтобы поддерживать в ее душе любовное пламя, которое не потухло и после замужества, сделав ее существование еще более невыносимым. Она не знала, кто он такой — во всяком случае, не один из Домициев Агенобарбов, ибо та семейка отличалась низким ростом. Каждая патрицианская семья имела присущие только ей внешние черты, поэтому Ливия могла не сомневаться, что перед ней не Агенобарб.

Ей не дано было забыть и того дня, когда рассеялись ее иллюзии. Это произошло как раз тогда, когда ее свекор был обвинен народным собранием в измене; управляющий в доме ее брата Кратипп увел ее вместе с маленькой Сервилией на другую сторону Палатина, подальше от дома Сервилия Цепиона.

Какой это был ужасный день! Именно тогда, глядя на Сервилию и Друза, Ливия впервые поняла, что жена может быть мужу соратницей. Ей открылось, что женщин порой приглашают к участию в семейных дискуссиях. Первый раз в жизни она попробовала неразбавленное вино. А чуть погодя, когда улеглось волнение, Сервилия назвала рыжеволосого Одиссея из дома у подножия холма по имени: Марк Порций Катон Салониан. Не царь, даже не патриций, а просто внук крестьянина из Тосканы и правнук раба-кельтибера…

— Вот ты где! — неожиданно раздался голос Цепиона. — Что ты делаешь тут, на таком холоде, женщина? Иди в дом!

Ливия Друза встала и послушно направилась в ненавистную постель.

* * *

В конце февраля Квинт Сервилий Цепион наконец-то отбыл, сказав Ливии Друзе, что возвратится не раньше чем через год, а то и позже. Сперва это удивило ее, но потом он разъяснил, что столь долгое отсутствие совершенно необходимо, так как, вложив все деньги в проект в Италийской Галлии, он просто вынужден будет лично надзирать за ходом его реализации. Перед этим он проявил к жене усиленное внимание в постели, говоря, что мечтает о сыне; забеременев, она получит занятие на время его отсутствия. В первые годы замужества близость с мужем была для нее источником огорчений, однако с тех пор, как ей было открыто имя ее обожаемого рыжеволосого Одиссея, любовные упражнения Цепиона превратились для нее просто в утомительное неудобство, в котором хотя бы не было места жгучему отвращению. Ничего не сказав мужу о том, чем собирается заняться в его отсутствие, Ливия Друза простилась с ним; лишь выждав неделю, она вызвала брата на серьезный разговор.

— Марк Ливий, я хочу попросить тебя о большой услуге, — начала она, усевшись в кресло для клиентов. Ей было странно сидеть в нем, и она усмехнулась. — О боги! Знаешь ли ты, что я впервые сижу на этом месте с тех пор, как ты уговорил меня выйти замуж за Квинта Сервилия?

Оливковое лицо Друза потемнело. Он опустил глаза и уставился на свои пальцы.

— Это было восемь лет назад, — молвил он невыразительным тоном.

— Да, именно так, — подтвердила она и снова усмехнулась. — Однако я сижу здесь не для того, чтобы обсуждать события восьмилетней давности, брат мой. Я прошу тебя об услуге.

— Если оказать ее тебе в моих силах, Ливия Друза, я буду только польщен, — ответил он, благодарный ей за то, что она не собирается упрекать его за старые грехи.

Он бесчисленное число раз порывался просить у нее прощения за допущенную им страшную ошибку. То, что она непоправимо несчастна, не ускользало от его внимания, и он вынужден был сознаться самому себе, что она-то сразу по достоинству оценила несносный характер Цепиона. Однако гордыня сковывала его язык; кроме того, его не оставляла мысль, что, выйдя за Цепиона, она по крайней мере не пошла по стопам своей матери. Та была страшной женщиной, о которой постоянно судачили, что ее бросил очередной любовник.