День гнева - Перес-Реверте Артуро

— Шире шаг!

У испанцев нет картечи, радостно догадывается майор. И, полуобернувшись к своим, убеждается, что, хотя выстрелы свалили нескольких солдат, колонна не дрогнула, не замялась и продолжает движение.

— Бегом марш! — кричит майор, готовясь бросить свою колонну в штыки. — Да здравствует император!

— Да здравствует император!

Теперь им конец, проносится в голове у Монтолона, победа у нас в кармане.

* * *

Собрав вокруг себя в патио всех, кого можно, Педро Веларде с обнаженной саблей выводит их на улицу.

— Примкнуть штыки! Вон они идут!

Многие остаются у завала возле ворот, многие стреляют из-за высокой изгороди, и капитану вслед идут пять волонтеров короны и еще полдюжины горожан, среди которых — слесарь Молина и остатки отряда Фернандеса Вильямиля: ювелир Антонио Клаудио Дадина и братья Муньис-Куэто.

— Не пропустим их! — кричит охрипший от ярости и пороховой гари Веларде. — Ни пяди земли лягушатникам! Слышите?! Да здравствует Испания!

В трескотне беспорядочной стрельбы отряд усиливается людьми из партии Космэ де Моры, нестройной толпой отступивших из дома на углу Сан-Андреса — того самого дома, который недавно взяли штурмом, — и одиночными горожанами: студентом Хосе Гутьерресом, цирюльником Мартином де Ларреа и его учеником Фелипе Баррио, наборщиком Гомесом Пастраной, доном Курро Гарсией и юным Франсиско Уэртасом де Вальехо, добравшимися сюда от монастыря Маравильяс. И вокруг пушек собираются, считая артиллеристов, человек пятьдесят, и среди них, разумеется, Рамона Гарсия Санчес, ни на шаг не отходящая от капитана Даоиса, а также Клара дель Рей с мужем и сыновьями.

— Держись! Держись! Готовь ножи! Пойдем врукопашную!

Люди жмутся друг к другу, облепляют пушки на радость французским фузилерам, на выбор бьющим с крыш и из-за углов. Так получает пулю в ногу юная Бенита Пастрана, которая несколько дней спустя умрет от заражения крови. Ранены поденщик Мануэль Ильина, 16 лет, солдат-астуриец из батальона волонтеров короны Антонио Лопес Суарес, 22, и пильщик Антонио Матарранс-и-Сакристан — 34 лет.

Луис Даоис вытирает рукавом пот со лба, поднимает саблю. Два из трех орудий заряжены, их поспешно выталкивают вперед, наводят в створ улицы Сан-Хосе, откуда беглым шагом, уставя штыки, надвигается огромная колонна французов, и их ровный, безостановочный, неотвратимый ход не замедляют пули, которые шлют им из окон главного корпуса стрелки капитана Гойкоэчеа. Прочих испанских офицеров — если сравнить с тем, как обстояло дело утром, — осталась горсть. «Должно быть, — едко думает Даоис, — все прочие героически удалились прикрывать нам тыл». Что же касается неприятельских войск, готовых вот-вот обрушиться на Монтелеон, то капитан повоевал на своем веку достаточно, чтобы с непреложной отчетливостью представлять себе: сдержать их невозможно и, когда вымуштрованные французы придвинутся на расстояние штыкового броска, защитники парка будут смяты и опрокинуты. И ничего поделать с этим не возможно. Остается либо капитулировать, либо умереть с честью, обменяв свою жизнь на сколько-то французских. Даоис понимает: если возьмут живым, от казни его не избавит никакая сила. А чем стоять у стенки перед расстрельной командой, лучше уж погибнуть в бою, с оружием в руках. Он предпочитает именно такой конец: только так, и никак иначе, должен поступить человек в его положении, если, конечно, не расположен сам себе размозжить череп пулей в висок. Нет уж, сперва надо выпустить мозги двоим-троим французам. И потому, отрешась от всего на свете, капитан готовится стать покрепче, взмахнуть саблей, скомандовав «пли!» своим артиллеристам — ах, если бы, по крайней мере, картечь была, в бессчетный раз сетует он, — а потом продать свою жизнь подороже, взяв за нее столько, сколько отмерят его отвага и отчаянье. На мгновение глаза Даоиса встречаются с лихорадочно горящим взглядом Педро Веларде, который из пистолета стреляет по французам и при этом отчаянно кричит, удерживая своих людей, готовых устремиться назад. «Черт бы тебя взял, милый мой сумасброд… — думает капитан. — Это наш с тобой патриотизм завел нас сюда, и он заслуживал бы точки приложения получше, чем эта убогая, несчастная страна, заставившая нас завидовать тем самым французам, которые порабощают нас и убивают».

— Что-то наши припозднились малость, как по-вашему? Когда же выручать-то нас придут, а, сеньор капитан? — спрашивает Рамона Гарсия Санчес, которая стоит рядом с Даоисом, держа в одной руке нож, а в другой — штык.