По воле судьбы - Маккалоу Колин

— Ты любишь его?

«А уж это-то не имеет значения гораздо больше, чем все остальное», — могла бы сказать она, но не сказала.

— Я люблю всех хороших людей, а Бибул из таких. Я с нетерпением жду нашей свадьбы. Правда-правда. Вообрази только, Брут! У меня будет комната гораздо просторней, чем эта!

«Боже, — подумал он, ошеломленный, — она так и не повзрослела! Она вообще не имеет понятия, что такое брак!»

— И тебе все равно, что у Бибула уже есть три сына? — спросил он.

Снова веселое ржание.

— Зато у него нет дочерей! — ответила она, отсмеявшись. — Я не умею ладить с девочками, они такие глупышки. Двое старших, Марк и Гней, замечательные ребята. А маленький Луций — о, он меня вообще покорил! Мы чудесно проводим время. У него восхитительные игрушки!

Брут шел домой, тревожась за Порцию, но когда он попытался поговорить о ней с матерью, то получил короткую отповедь.

— Полная идиотка! — отрезала та. — А чего ты хотел? Ее воспитывал пьяница с выводком олухов-греков! Они начинили ее презрением к хорошему платью, хорошим манерам, хорошей еде и хорошей беседе. Она ходит в волосяной рубашке, голова ее забита Аристотелем. Мне жаль Бибула.

— Не трать зря свое сочувствие, мама, — сказал Брут, знавший теперь, как ей досадить. — Бибулу очень нравится Порция. Он получит неоценимую награду — девушку, которая абсолютно чиста и непорочна!

— Тьфу! — плюнула Сервилия. — Тьфу!

Волнения в Риме не утихали. Прошел февраль, короткий месяц, потом наступил мерцедоний — те двадцать два дня, что были внесены в календарь коллегией понтификов по настоянию Помпея. Через каждые пять дней новый интеррекс вступал в должность и пытался организовать выборы, однако безуспешно. Все жаловались, но жалобы ни на что не влияли. Изредка Помпей демонстрировал всем, что, когда он хочет, чтобы что-то было сделано, это делается, как, например, с его законом десяти плебейских трибунов. Принятый в середине февраля, этот закон позволил Цезарю зарегистрировать свою кандидатуру на консула in absentia. Цезарь мог быть спокоен.

Милон продолжал собирать голоса в свою поддержку на консульских выборах, но в массах усиливалось брожение. Его нагнетали два младших Клавдия, требующих суда над Милоном за убийство их родственника Публия, которое, по их мнению, было доказано тем, что Милон освободил участвовавших в роковой стычке рабов и помог им бесследно исчезнуть. К сожалению, на Целия больше нельзя было опираться: Цицерон, вернувшийся из Равенны, заставил его замолчать, Нехороший знак для озабоченного Милона.

Помпей тоже был озабочен. Сенатская оппозиция против его назначения на пост диктатора набирала силу.

— Ты — один из самых выдающихся boni, — говорил Помпей Метеллу Сципиону, — и я знаю, что ты не против того, чтобы я стал диктатором. Учти, сам я этой должности не хочу! Но меня удивляет другое. Не могу понять, почему Катон и Бибул этого не хотят. Или Луций Агенобарб. Или кто-то еще. Не лучше ли любой ценой добиться стабильности в Риме?

— Почти любой, — осторожно поправил Метелл Сципион.

Он выполнял миссию, произнося свою речь, которую часами репетировал с Катоном и Бибулом. Но намерения его самого не были такими чистыми, как полагали Катон и Бибул. Метелл Сципион был еще одним озабоченным человеком.

— Что значит «почти»? — сердито спросил Помпей.

— На этот вопрос есть ответ, и я послан, чтобы дать его тебе, Магн.

Чудо произошло! Метелл Сципион назвал его Магном! О радость! О сладость победы! Помпей поневоле заулыбался.

— Тогда ответь мне, Сципион.

Да, отныне лишь Сципион, не Метелл.

— Что, если Сенат согласится сделать тебя консулом без коллеги?

— Ты хочешь сказать, единственным консулом? Без младшего консула?

— Да. — Хмурясь в попытках вспомнить, что ему велено передать, Метелл Сципион продолжил: — Почему все стоят против диктатуры? Из-за неуязвимости диктатора, Магн. Его нельзя впоследствии привлечь к ответственности за все его действия. А после Суллы диктатуры не хочет никто. Возражают не только boni, но и всадники восемнадцати старших центурий, поверь. Они пострадали гораздо больше других. Сулла внес в проскрипции тысячу шестьсот всадников, и все погибли.

— Но я-то вовсе не собираюсь вносить кого-либо в проскрипции, — удивленно сказал Помпей.

— Для меня это очевидно. К сожалению, многие со мной не согласны.

— Почему? Я ведь не Сулла!