Любовь и Рим - Бекитт Лора

Однажды Ливия призналась Тарсии, что ждет ребенка от мужа, — ответом был взволнованный блеск глаз и робкое, сочувственное прикосновение руки.

— Все будет хорошо, — сказала девушка.

— Я надеюсь.

— Я бы не хотела уезжать с острова, — призналась Тарсия. — У меня предчувствие, что я вновь расстанусь с Элиаром. Он говорит, что предназначен смерти, между тем как мне кажется, именно мы, женщины, лучше знаем, что есть жизнь и смерть, и не стремимся ко многому, тогда как мужчины хотят неизвестно чего…

И Ливия только вздохнула, думая о том, как отнесся бы к ее новости Луций и как относится Гай. Луций никогда не говорил, что хочет детей, да и теперь вряд ли поверил бы в свое отцовство, а Гай… Что ж, ведь это не его ребенок. К сожалению, не его.

Ливия закрыла глаза, чувствуя, как по щекам текут обильные горячие слезы. Надо держаться. Ведь ей еще многое предстоит вынести. Нужно выжить — пусть даже она останется совсем одна, презираемая и отвергнутая всеми. Она не станет надеяться ни на богов, ни на людей — только на себя, на свою волю, душевные силы и… любовь. Да будет так.

И вот пришла зима; иные дни были солнечны и по-прежнему теплы, а порой наступало ненастье, и тогда пейзаж казался до боли однообразным и тоскливым: свод мрачных туч, бессильно повисшие мокрые ветви кустарников, окутанные влажной дымкой горы, и всюду — мельчайшая дождевая пыль. Море из мутно-голубого становилось темным с барашками пены, волны с грохотом катились по гальке, разбивались о скалы, и тогда только и оставалось, что слушать вой ветра, сидя на овчинах возле пылавшей огнем жаровни. Ливия напрасно боялась: у них нашлось занятие, и не одно. Неожиданно она сама отыскала выход: в один из темных вечеров, когда за стенами домика бушевал ливень, а четверо его обитателей были погружены в тягостное молчание, молодая женщина взялась пересказывать содержание поэм Гомера. Затея имела успех: Гай спорил с нею из-за каких-то деталей участия богов в судьбе Трои, Элиар живо интересовался подробностями битвы греков с троянцами, вооружением и способами защиты, Тарсию интересовала любовная линия. Затем настал черед приключений Одиссея… Так они проводили вечера, исподволь сближаясь, узнавая друг друга с неких неожиданных сторон.

Так, однажды Элиар сказал Тарсии: «А ведь история этого римлянина (он имел в виду Гая) во многом похожа на мою собственную. Он тоже в одночасье потерял все, что имел, и даже не может вернуться на родину, потому что там его ждет смерть». «А ты хотел бы вернуться в Галлию?» — спросила девушка. И он коротко отвечал: «Нет».

Если Ливию Элиар называл госпожой, то к Гаю обращался просто по имени. Сначала тот с тайным возмущением передергивал плечами, а потом привык. И однажды попросил галла: «Научи меня владеть мечом». Бросив на него быстрый взгляд, Элиар спросил: «Зачем тебе?». «Боюсь, без этого умения мне не выжить», — сказал Гай.

Элиар смастерил два щита, два деревянных меча, и маленький дворик превратился в площадку для боя. Пока гладиатор немилосердно муштровал своего ученика, Тарсия заботилась о госпоже: не позволяла Ливий в одиночку спускаться по лестнице, следила, чтобы она тепло одевалась и хорошо ела…

Да, и Ливий, и Гаю приходилось нелегко здесь, где пища была однообразна и скудна и остро ощущался недостаток воды: не помоешься лишний раз, не постираешь одежду…

Так они провели пусть короткую, но суровую зиму. А потом наступила весна. И тогда Гай сказал:

— Я поеду в Афины. Не могу жить, не зная о том, что творится в мире.

У него явно имелись какие-то планы — Ливия это чувствовала. В ней боролись два противоречивых желания: с одной стороны, она не хотела, чтобы ее ребенок появился на свет на острове (хотя Тарсия и уверяла, что ее страхи совершенно напрасны), с другой, — боялась ехать в Афины, понимая, что вслед за этим может последовать разлука с Гаем.

А возвратиться в Рим, к Луцию, она уже не могла.

ГЛАВА V

И вновь перед глазами была она — белая лента бегущей по горному плато дороги. Вокруг расстилался пламенеющий ковер маков, виднелись мягкие очертания бесчисленных горный цепей, а вдали сверкала синяя полоска моря. А потом дикие отвесные утесы внезапно расступились, открыв пораженному взору путников покрытую изумрудными виноградниками долину.

Селения, неловко прилепившиеся у подножья гор, казались игрушечными, а жители, навьюченные поклажей или впряженные в повозку мулы и маленькие ослики были похожи на медленно ползущих муравьев.