Баязет - Пикуль Валентин

– Хорошо, – Пацевич грузно поднялся из-за стола. – Слово за мной… Я недоволен вами, господа, – строго выговорил он офицерам. – Никто из вас не сделал упора на главном – на героизме русского солдатика! А об этом как раз очень хорошо сказано в зелененькой книжечке генерала Безака…

– По-моему, – буркнул Сивицкий, попыхивая сигарой, – это подразумевалось всеми и без книжечки зеленого цвета…

– Перед нами, господа, – напористо продолжал полковник, – дикие и неорганизованные орды. Смешно говорить, чтобы сидеть в крепости. Если во время рекогносцировки, которой вы все так боитесь (и я не могу понять, почему боитесь), противник и встретится нам, то это даже хорошо. Солдатики будут только рады. И, как говорится, пуля – дура, штык – молодец!

Некрасов недовольно буркнул себе под нос:

– И пуля – дура, и штык – не умнее…

– Что вы там сказали, штабс-капитан?

– Простите, господин полковник, но я позволил себе заметить, что штык не умнее пули.

– Парадокс! – криво улыбнулся Штоквиц.

– Так вот, – настойчиво, словно вбил гвоздь до самой шляпки, закрепил разговор Пацевич. – Рекогносцировка, господа, что бы вы там ни говорили, все равно будет проведена. Завтра же!.. Солдата нужно встряхнуть, он засиделся в крепости. Тифлис ждет от нас дела!.. Я мог бы, конечно, пользуясь правом власти, мне данной, просто приказать. Но я не желаю нарушать традиции офицерского собрания, а потому вопрос о рекогносцировке выношу на открытое голосование!..

Все офицеры как-то невольно поежились.

– Итак, начнем, господа, – сказал Штоквиц. – Кто за проведение рекогносцировки, прошу поднять руки.

Подняли руки: полковник Пацевич, штабс-капитан

Некрасов, прапорщик Латышев, капитан Штоквиц и, совсем неожиданно, подполковник Исмаил-хан Нахичеванский.

– Пять человек, – подсчитал комендант Баязета. Некрасов, опуская руку, добавил:

– Я за рекогносцировку, но с условием, чтобы казаки, осветив долину со скал, сразу же вернулись обратно.

– Пять человек, очень хорошо, – сказал Штоквиц. – Кто против, господа?

Подняли руки: полковник Хвощинский, юнкер Евдокимов, прапорщик Клюгенау, майор Потресов и есаул Ватнин.

– Тоже пять человек, – удивился Штоквиц. – И все, наверное, хотят по стакану лафита…

Вопрос, таким образом, оставался неразрешенным: пять против пяти. Но еще остался один – Карабанов, и комендант Баязета обратился к нему:

– А вы что же молчите, поручик?

Карабанов медленно поднял руку.

– Я, – сказал он с усилием, – за… рекогносцировку!..

– Молодцом, – похвалил его Пацевич. – Итак, господа, казакам готовить лошадей, солдаты пусть получают сухари и патроны. Бурдюки с ночи заполнить свежей водой. Дело начнется завтра…

Когда офицеры выходили на улицу, Андрея тронул за локоть полковник Хвощинский:

– Я удивлен, господин Карабанов… Вы же сами, помните, пришли ко мне, так верно рассуждали… Вы даже заметили тогда, что возлагаете столько надежд на это совещание. И вдруг – пошли на поводу у Пацевича!

– Мне все надоело, – сказал Карабанов. – Тучи уже собрались, так пусть же гром грянет.

– Я не понимаю вас…

– Ах, что тут не понимать! Мне действительно все равно. И черт с ним со всем!.. Чем скорее, тем даже лучше…

– Тогда простите, – сказал Хвощинский. – Выходит, что я ошибался в вас…

Разбитый и раздавленный, словно на него навалили какую-то непомерную тяжесть, Андрей бесцельно бродил весь этот день по майдану.

11

Закрыв глаза и запрокинув к небу нехитрые мужицкие лица, горнисты протрубили свой зов:

«Вставай, вставай, вставай! Печаль дорог, ночные костры, шорохи пикетов, звон сабель и треск штыков, – вставай, солдат: они ждут тебя!»

Над барабанами повисли легкие быстрые палочки и вот упали, замолотили по тугим звонким шкурам: тра-та-та-та-та-тра-тра.

«Иди, солдат, не забыл ли ты чего в казарме? Иди, не ты первый, не ты последний, кому суждено умирать за Россию… Так иди же, солдат; мы тебе барабаним самый веселый сигнал – сигнал похода!»

– Седьмая рота Крымского полка… арш!

– Батальон Ставропольского полка… арш!

– Елизаветопольцы, эриванцы… арш!

Качнулись ряды штыков, звякнули у поясов манерки, белая волна солдатских рубах вдруг повернулась пропотелыми спинами, и вот уже – пошла, пошла, пошла: молодые и старые, рязанские и тамбовские, питерские и ярославские, женатые и холостые, веселые и печальные – они пошли, пошли, пошли; и вот они уже выходят за ворота Баязета, они идут, а барабаны рокочут им вслед, а трубы трубят им вслед…