Баязет - Пикуль Валентин

– О-о-о, – застонал Пацевич, слыша возгласы убиваемых, и закрыл лицо руками.

Карабанов уже мчался на высоту; казаки быстро растекались вдоль стенки, совали в бойницы винтовки, дышать стало тяжко от газов паршивого пороха. Ватнин сел, припав спиною к древней стене. Толстые губы есаула были в пыльной жаркой коросте, борода его казалась седой.

– Кирпич это али… так просто? – сказал он, потрогав стенку. – Ну, ладно, пока сидим. А дальше-то што?

Убило рядом казака. Через бойницу. Прямо в лоб.

– Дальше что? – спросил Карабанов, задыхаясь.

Взял он винтовку убитого, просунул ее между камнями. Турецкая пуля, как тупой палец, ткнула перед ним глину, обдав его душной пылью. Ватнин силком оттащил его от бойницы:

– Смотри, поручик!.. Да оставь ты… глянь-ка!

– Да, – сказал Андрей, бросая винтовку, – это уже не война. Ну и день же сегодня поганый!

Из-за горного хребта, верстах в четырех от баязетского отряда, скатывались в лощину сразу несколько сотен турецких всадников. Откуда-то, со стороны Персии, ощетинясь копьями, словно гигантский дикобраз, двигалась, утопая в пыли, лавина конных курдов. А еще ниже, вдоль узкой зеленой балки, тянулась длинная змея пеших редифов, тащивших на своих плечах ружья, ятаганы и длинные копья.

На глаз численность врагов можно было определить в пять тысяч человек. Но первая волна вражьей конницы уже прокатилась, и тогда хлынула вторая, а за ней третья!..

– Спасайтесь!..

– Стой!..

– Беги!..

– Куда, каналья?..

– Братцы…

– Стой, сволочи…

А трубы уже играли отбой. Потом отбой как ножом отрезало, и повис над скалами заунывный сигнал сбора.

Карабанов, стреляя на бегу из револьвера, как последний заяц, кинулся бежать в долину.

Стенка, за которой погибли охотники, уже была в руках турок. Шлепаясь, катились в долину по крутому склону мертвецы и раненые…

– А вы быстро бегаете, Карабанов! – встретил его Хвощинский. – Даже Дениску обогнали!

– Вниз – не кверху, – огрызнулся Андрей. – Всегда легче…

И тут произошло то, что и должно были произойти. Первый страх перед турецкой ордой уже схлынул, и люди быстро выстраивались в каре. Перезаряжали оружие, бинтовали раны, пили воду, искали своих приятелей.

Казаки уже заскочили в седла, смачно отсмаркивались направо и налево.

– Ништо! – говорили пожилые. – Выдюжим…

Пацевич подъехал к Хвощинскому.

– А вы что же молчите, полковник? – сказал он. – Я ведь знаю: солдаты готовы на вас богу молиться… Вот и прикажите им, чтобы они встали как стена!

– Да, – печально отозвался Хвощинский. – Я знаю: они мне поверят. Но представьте себе, что меня вдруг убили… Тогда как?

Шальная пуля зыкнула над головой Пацевича: он прилег на лошадиную холку, признался:

– Никита Семенович, дорогой… Я не знаю, что делать… Посоветуйте!

Хвощинский долго смотрел поверх солдатских голов куда-то в пыльное небо.

– Прикажите срочно отступать на Баязет… Все бессмысленно и глупо! Для того чтобы сварить яйцо не нужно поджигать своего дома. Численность противника мы могли бы узнать и через лазутчиков, не выходя из крепости… Играйте отход!

– Но я-то при чем? – жалобно воскликнул Пацевич. – Тифлис требовал от нас дела!

– Спасайте людей, полковник!.. Если в Тифлисе штабные адъютанты, чтобы полюбиться дамам с новеньким крестом, и жаждали нашей крови, то кровь уже была. Кресты им обеспечены…

Колонны тронулись. Шли скорым шагом. Казачьи сотни по-прежнему скакали по флангам. Люди часто оборачивались назад, где копилась, как саранча, турецкая конница, и вскоре уже не шли, а почти бежали…

Карабанов, придя в себя и подсчитав убитых, нагнал Хвощинского:

– Прикажите хоть что-нибудь! Прикажите – именновы!.. Так же ведь невозможно!

– А об этом, поручик, вам следовало бы подумать еще вчера. На офицерском собрании, на которое вы столько возлагали надежд!

– Ну, хорошо, – повинился Андрей, уронив поводья. – Пусть я мерзавец. Пусть я ничтожество. Но вы хоть покажите мне место.

– Русский офицер с честью всегда найдет себе место в бою!..

И они разъехались.

3

В этот день Аглая проснулась задумчивой и печальной. Ее тревожили неясные признаки беременности. Правда, по своей женской неопытности она даже наивно тешилась над своей боязнью. Но женщины, с которой можно бы посоветоваться, в Баязете не было, и тогда Аглая просто испугалась. «Наверное, так и есть, – размышляла она, еще лежа в постели. – Боже мой, что-то будет? И если лгать, то кому: ему или Андрею?.. А он-то здесь при чем?..» «Он» – это уже ребенок, нечто еще неясное и таинственное; но кто отец ему? – в этом сомнения не было: Андрей, самый чужой и самый близкий; она невольно вспомнила его всегда торопливые ласки и, закусив розовую губку, тихо поплакала. В окна киоска уже светило солнце, пора было вставать…