Жизнь взаймы - Ремарк Эрих Мария

– А может, ты просчитаешься. Многие не дадут тебе чаевых как раз из-за твоей фамилии.

Ухмыляясь, парень бросил цепь в машину.

– Но не те, кто снова позволяет себе ездить сюда, чтобы заниматься зимним спортом. Да и вообще ничего плохого не может случиться: одни дают, радуясь, что его уже нет, другие – потому что у них связаны с ним приятные воспоминания, но дают почти все. С тех пор как здесь появилась эта вывеска, я кое-чему научился. Вам бензин нужен, сударь?

– Да, нужен, – сказал Клерфэ, – целых семьдесят литров, но я куплю его не у тебя, а у кого-нибудь другого, менее оборотистого.

Через час снег уже был далеко. Поля стали черные и мокрые, а на лужайках виднелась прошлогодняя трава – желтая и серо-зеленая.

– Хотите остановиться? – спросил Клерфэ.

– Пока нет.

– Боитесь, что нас догонит снег? Лилиан кивнула.

– Я больше не хочу его видеть.

– Вы его не увидите до будущей зимы.

Лилиан ничего не ответила. «До будущей зимы», – подумала она. Зима казалась далекой, как звезда. Ей никогда не достичь ее.

– Может, нам все же выпить? – спросил Клерфэ.

– Да, – сказала Лилиан. – Когда мы приедем на Лаго Маджиоре?

– Через несколько часов. Поздно вечером.

Клерфэ остановил машину у деревенской гостиницы. Они зашли в комнату для приезжих. Молоденькая официантка зажгла свет. На стенах висели гравюры с изображениями токующих глухарей и ревущих оленей.

– Вы проголодались? – спросил Клерфэ. – Вы вообще что-нибудь ели?

– Ничего.

– Я так и знал. – Он повернулся к девушке. – Что у вас есть?

– Салями, охотничьи колбаски и шублиги.

– Две порции шублигов и несколько кусочков вон того темного хлеба. Принесите еще масло и разливное вино. У вас есть фендан?

– Есть фендан и есть вельполичелло.

– Нам фендан. А что вы сами выпьете?

– Сливяночку, если не возражаете, – сказала девушка.

– Не возражаю.

Лилиан сидела в углу возле окна. Она прислушивалась к разговору Клерфэ и девушки.

Красноватый свет лампы, отражаясь в бутылках на стойке, превращался в зеленые и красные блики. Черные деревья за окном подымались к высокому зеленоватому вечернему небу; в деревенских домиках зажглись первые огоньки. Все казалось таким мирным и таким естественным. Этот вечер не знал ни страха, ни бунта. И Лилиан была его частью, такой же естественной и мирной, как все остальные. Она спаслась! Когда она это почувствовала, у нее чуть не перехватило дыхание.

– Шублиги – это жирные деревенские колбаски, – объяснял Клерфэ. – Необычайно вкусные, но, может, вам они не понравятся?

– Мне все нравится.

Девушка принесла светлое вино. Она налила его в маленькие стаканчики. Потом подняла свой стакан со сливовой водкой:

– Ваше здоровье!

Они выпили. Клерфэ огляделся: гостиница была бедной.

– Это еще не Париж, – улыбаясь, сказал он.

– Для меня это уже первый пригород Парижа, – ответила Лилиан.

До Гёшенена ночь была ясная, светили звезды. Клерфэ погрузил «Джузеппе» на одну из товарных платформ, которые стояли у перрона. Кроме их машины, через тоннель ехали еще два лимузина и спортивная машина красного цвета.

– Хотите остаться в машине или поедем в вагоне? – спросил Клерфэ.

– Мы не очень испачкаемся, если останемся здесь?

– Нет. Это электровоз. И мы опустим верх. Железнодорожник подложил под колеса деревянные колодки для устойчивости. Другие пассажиры тоже остались в машинах. В обоих лимузинах горел верхний свет.

Вагоны сцепили, и поезд въехал в Сен-Готардский тоннель.

Стены в тоннеле были мокрые. Огоньки пролетали мимо. Через несколько минут Лилиан начало казаться, что она в шахте и опускается в глубь земли. Воздух стал тяжелым и затхлым. Шум поезда повторяло тысячекратное эхо.

Освещенные лимузины, качавшиеся перед глазами Лилиан, казались ей вагонетками на пути в ад.

– Будет этому когда-нибудь конец? – крикнула она.

– Через четверть часа. Сен-Готардский тоннель – один из самых длинных в Европе. – Клерфэ протянул ей свою плоскую флягу, которую он заново наполнил в гостинице. – Не мешало бы к этому привыкнуть, – сказал он. – Судя по тому, что слышишь и видишь, мы скоро будем так жить. Сперва в бомбоубежищах, а потом в подземных городах.

– В каком месте мы выедем?

– У Айроло. Оттуда до Италии рукой подать.

Лилиан пугал первый вечер. Она ждала раскаяния, ждала, что воспоминания обступят ее, как крысы, выползающие из темноты. Но езда через грохочущее каменное брюхо земли вытеснила у нее все мысли. Ее охватил страх, свойственный каждому живому существу, обитающему не под землей, а на земле, страх быть погребенным; она с такой страстью ждала света и неба, что другие чувства в ней исчезли. «Как быстро все меняется, – думала она. – Всего несколько часов назад я была высоко в горах и мечтала спуститься вниз. Теперь я мчусь под землей и мечтаю опять подняться наверх».

Из одного лимузина вылетел кусок бумаги и ударился о ветровое стекло их машины.

– Есть люди, которые всегда и повсюду закусывают, – сказал Клерфэ. – Даже в ад они прихватят с собой бутерброды.

Он высунул руку и отлепил бумагу от стекла.

Еще один кусок оберточной бумаги пролетел под землей. Лилиан засмеялась. За ним последовал снаряд, который стукнулся в раму их окна.

– Булочка, – сказал Клерфэ. – Эти господа едят только колбасу, а хлеб – нет. Злые духи мещанства в утробе земли.

Лилиан уселась поудобнее. В тоннеле было что-то магическое. Казалось, он снимал все, что налипло на нее прежде. Как будто острые щетинки шума сдирали с Лилиан прошлое. Старая планета, на которой находился санаторий, осталась навсегда позади; вернуться назад было невозможно, как невозможно дважды перейти Стикс.

Она внезапно очутится на новой планете, выброшенная из недр земли, падающая и одновременно влекомая вперед, с одной-единственной мыслью: она вырвалась отсюда, и она живет. В последнюю минуту ей показалось, что ее тащат по длинному подземному рву, падающие стены которого уже почти сомкнулись над ней, ее тащат вперед, к свету, который вдруг появился в конце рва, как молочно-белая дароносица, а потом начал стремительно приближаться к ней и замер. Вместо шума послышался обычный стук, и все стихло. Поезд остановился, он был окутан чем-то легким, серо-золотым, тихонько шелестевшим. То был воздух жизни, сменивший холодный мертвый воздух подземелья. Только потом Лилиан поняла, что идет дождь. Она прислушалась к шуму капель, которые тихо стучали по крыше машины, вдохнула в себя мягкий воздух и подставила руку под дождь.

«Спасена», – подумала она.

– Лучше было бы наоборот, – сказал Клерфэ. – Там дождь, а здесь – хорошая погода. Вы разочарованы?

Она покачала головой.

– Я не видела дождя с октября прошлого года. Клерфэ посмотрел на нее.

– Н у, тогда другое дело. И вы не спускались вниз четыре года? Это почти так же, как если бы вы родились во второй раз, родились заново, но уже с воспоминаниями.

– С воспоминаниями о войне, разрухе, бегстве и смерти. И где-то на самом донышке – о почти потерянном детстве, но детство было так давно, что на эти воспоминания наслоилось много других.

Клерфэ свернул на шоссе.

– Мы заправимся здесь, а не у Губерта Геринга, у этого пройдохи, наживающегося на кровавой тени.

Он отдал ключи механику и повернулся к Лилиан.

– Вам можно позавидовать. Вы еще раз начинаете все сначала. Сохранив пыл молодости, но потеряв ее беспомощность.

Поезд ушел, его красные огоньки исчезли за пеленой дождя. Механик принес ключи обратно. Машина задним ходом выехала на шоссе. Клерфэ затормозил, чтобы развернуться. На мгновение он увидел Лилиан в маленьком пространстве под спущенным верхом машины, отделенную от рябивших и шумливых дождевых струй, в спокойном свете приборного щитка. Ее лицо, освещенное лампочками часов и приборов для измерения расстояния и скорости, казалось Клерфэ, вопреки всем этим механизмам, не подвластным времени, вне его, как сама смерть, с которой Лилиан мчится наперегонки. Клерфэ вдруг понял, что по сравнению с этими гонками все автомобильные гонки на свете – детская игра.

«Когда я высажу ее в Париже, я ее потеряю», – подумал он.

– Что вы будете делать в Париже? Вы уже решили? – спросил Клерфэ.

– Там у меня дядя. Он распоряжается моими деньгами. До сих пор он посылал мне ежемесячно определенную сумму. Теперь я заберу все деньги. Разыграется целая трагедия. Ему все еще кажется, что мне шестнадцать лет.

– А сколько вам на самом деле?

– Двадцать четыре плюс восемьдесят. Клерфэ рассмеялся.

– Прекрасное сочетание. Мне когда-то было тридцать шесть плюс восемьдесят… когда я пришел с войны.

Лилиан повернулась к нему.

– Ну и что было дальше? – спросила она быстро.

– Дальше мне стало сорок, – сказал Клерфэ, включая первую скорость.

Машина взяла подъем от вокзала к шоссе и начала спускаться вниз. В тот момент, когда она въехала на длинный спуск, сзади взревел другой мотор – то была красная спортивная машина, которая вместе с ними прошла через тоннель. Ее водитель задержался у заправочной станции, и теперь машина бушевала так, будто в ней было не четыре цилиндра, а все шестнадцать.