Прощай, оружие! - Хемингуэй Эрнест

– Милый, вы ведь вернулись, правда?

– Да.

– Я так вас люблю, и это было так ужасно. Вы больше не уедете?

– Нет. Я всегда буду возвращаться.

– Я вас так люблю. Положите опять сюда руку.

– Она все время здесь.

Я повернул ее к себе, так что мне видно было ее лицо, когда я целовал ее, и я увидел, что ее глаза закрыты. Я поцеловал ее закрытые глаза. Я решил, что она, должно быть, слегка помешанная. Но не все ли равно? Я не думал о том, чем это может кончиться. Это было лучше, чем каждый вечер ходить в офицерский публичный дом, где девицы виснут у вас на шее и в знак своего расположения, в промежутках между путешествиями наверх с другими офицерами, надевают ваше кепи задом наперед. Я знал, что не люблю Кэтрин Баркли, и не собирался ее любить. Это была игра, как бридж, только вместо карт были слова. Как в бридже, нужно было делать вид, что играешь на деньги или еще на что-нибудь. О том, на что шла игра, не было сказано ни слова. Но мне было все равно.

– Куда бы нам пойти, – сказал я. Как всякий мужчина, я не умел долго любезничать стоя.

– Некуда, – сказала она. Она вернулась на землю из того мира, где была.

– Посидим тут немножко.

Мы сели на плоскую каменную скамью, и я взял Кэтрин Баркли за руку. Она не позволила мне обнять ее.

– Вы очень устали? – спросила она.

– Нет.

Она смотрела вниз, на траву.

– Скверную игру мы с вами затеяли.

– Какую игру?

– Не прикидывайтесь дурачком.

– Я и не думаю.

– Вы славный, – сказала она, – и вы стараетесь играть как можно лучше. Но игра все-таки скверная.

– Вы всегда угадываете чужие мысли?

– Не всегда. Но ваши я знаю. Вам незачем притворяться, что вы меня любите. На сегодня с этим кончено. О чем бы вы хотели теперь поговорить?

– Но я вас в самом деле люблю.

– Знаете что, не будем лгать, когда в этом нет надобности. Вы очень мило провели свою роль, и теперь все в порядке. Я ведь не совсем сумасшедшая. На меня если и находит, то чуть-чуть и ненадолго.

Я сжал ее руку.

– Кэтрин, дорогая…

– Как смешно это звучит сейчас: «Кэтрин». Вы не всегда одинаково это произносите. Но вы очень славный. Вы очень добрый, очень.

– Это и наш священник говорит.

– Да, вы добрый. И вы будете навещать меня?

– Конечно.

– И вам незачем говорить, что вы меня любите. С этим пока что кончено. – Она встала и протянула мне руку. – Спокойной ночи.

Я хотел поцеловать ее.

– Нет, – сказала она. – Я страшно устала.

– А все-таки поцелуйте меня, – сказал я.

– Я страшно устала, милый.

– Поцелуйте меня.

– Вам очень хочется?

– Очень.

Мы поцеловались, но она вдруг вырвалась.

– Не надо. Спокойной ночи, милый.

Мы дошли до дверей, и я видел, как она переступила порог и пошла по вестибюлю. Мне нравилось следить за ее движениями. Она скрылась в коридоре. Я пошел домой. Ночь была душная, и наверху, в горах, не стихало ни на минуту. Видны были вспышки на Сан-Габриеле.

Перед «Вилла-Росса» я остановился. Ставни были закрыты, но внутри еще шумели. Кто-то пел. Я поднялся к себе. Ринальди вошел, когда я раздевался.

– Агa, – сказал он. – Дело не идет на лад. Бэби в смущении.

– Где вы были?

– На «Вилла-Росса». Очень пользительно для души, бэби. Мы пели хором. А вы где были?

– Заходил к англичанам.

– Слава богу, что я не спутался с англичанами.

Глава седьмая

На следующий день, возвращаясь с первого горного поста, я остановил машину у smistimento, [эвакопункт (итал.)] где раненые и больные распределялись по их документам и на документах делалась отметка о направлении в тот или иной госпиталь. Я сам вел машину и остался сидеть у руля, а шофер понес документы для отметки. День был жаркий, и небо было очень синее и яркое, а дорога белая и пыльная. Я сидел на высоком сиденье фиата и ни о чем не думал. Мимо по дороге проходил полк, и я смотрел, как шагают ряды. Люди были разморены и потны. Некоторые были в стальных касках, но большинство несло их прицепленными к ранцам. Многим каски были слишком велики и почти накрывали уши. Офицеры все были в касках, но подобранных по размеру. Это была часть бригады Базиликата. Я узнал их полосатые, красные с белым, петлицы. Полк уже давно прошел, но мимо все еще тянулись отставшие, – те, кто не в силах был шагать в ногу со своим отделением. Они были измучены, все в поту и в пыли. Некоторые казались совсем больными. Когда последний отставший прошел, на дороге показался еще солдат. Он шел прихрамывая. Он остановился и сел у дороги. Я вылез и подошел к нему.