Время жить и время умирать - Ремарк Эрих Мария

— И ради такой вот дряни мы кровь проливаем, — раздраженно заявил унтер-офицер.

— Может, тут работают военнопленные. Или иностранные рабочие…

— Баб достаточно среди них. Кажется, могли бы помахать.

— А если они тоже русские? Или польки?

— Вздор. Они совсем непохожи.

— Это же санитарный поезд, — сказал плешивый. — Тут тебе никто не помахает.

— Мужичье, — заключил унтер-офицер, — навозники да коровницы. — Он рывком поднял окно.

— В Кельне народ другой, — сказал слесарь.

А поезд шел и шел. Потом начался туннель. Они простояли в нем чуть не два часа. В вагоне не было света, в туннеле тоже царил полный мрак. Они, правда, привыкли жить под землей; все же через некоторое время ими овладело какое-то гнетущее чувство.

Закурили. Рдеющие точки папирос в темноте плясали вверх и вниз, напоминая светляков.

— Верно что-то с паровозом, — заметил унтер-офицер.

Они прислушались. Но рокота самолетов не было слышно. И взрывов тоже.

— Кто-нибудь из вас бывал в Ротенбурге? — спросил слесарь.

— Говорят, старинный город, — сказал Гребер.

— А ты его знаешь?

— Нет. Ты сам-то разве никогда не был?

— Нет. А чего мне там делать?

— Тебе бы надо поехать в Берлин! — заявила Мышь. — Отпуск один раз бывает. В Берлине есть что посмотреть.

— У меня денег нет для такой поездки. Где я там жить буду? В гостинице? А я хочу повидать своих.

Поезд тронулся.

— Наконец-то, — сказал бас. — Я уж думал, мы так и помрем здесь.

Сквозь сумрак просочился серый свет. Потом он стал серебряным. И вот опять тот же ландшафт. Он показался им милее, чем когда-либо. Все столпились у окон. День стал золотым, как вино, он клонился к вечеру. Невольно искали они глазами свежие воронки от бомб. Но воронок не было.

Проехали еще несколько станций, и бас сошел. Потом унтер-офицер и еще двое. Через час и Гребер стал узнавать местность. Наступали сумерки. Деревья были окутаны голубой дымкой. Не то, чтобы он узнавал какие-нибудь определенные предметы — дома, деревни или гряду холмов — нет; но вдруг самый ландшафт что-то стал ему говорить. Он обступал Гребера со всех сторон, сладостный, ошеломляющий. Этот ландшафт не был отчетлив, не вызывал никаких конкретных воспоминаний, это еще не было возвращением, а только предчувствием возвращения. Но именно поэтому его действие было особенно сильным, точно где-то в нем тянулись сумеречные аллеи грез и им не было конца.

Все знакомее становились названия станций. Мелькали места былых прогулок. В памяти вдруг воскрес запах земляники и сосен, лугов, согретых солнцем. Еще несколько минут, и должен показаться город. Гребер затянул ремни своего ранца. Стоя, ждал он, когда увидит первые улицы.

Поезд остановился. Люди бежали вдоль вагонов. Гребер выглянул в окно. Он услышал название города.

— Ну, всего хорошего, — сказал слесарь.

— Мы еще не приехали. Вокзал в центре города.

— Может быть, его перенесли? Ты лучше узнай.

Гребер открыл дверь. Он увидел в полумраке, что в поезд садятся какие-то люди.

— Это Верден? — спросил он.

Несколько человек подняли голову, но не ответили. Они слишком спешили. Тогда он сошел. И тут же услышал, как железнодорожный служащий крикнул:

— Верден! Выходить!

Гребер схватил за ремни свой ранец и протолкался к железнодорожнику:

— Поезд не пойдет до вокзала?

Тот устало окинул его взглядом. — А вам что, в Верден?

— Да.

— Направо. За платформу. Там сядете в автобус.

Гребер зашагал по платформе. Он никогда не бывал здесь. Ее, видимо, построили недавно, доски были совсем свежие. За углом стоял автобус.

— Вы едете в Верден? — спросил Гребер водителя.

— Да.

— А разве поезд больше не доходит до вокзала?

— Нет.

— Почему же?

— Потому, что не доходит.

Гребер посмотрел на водителя. Он знал, что в таких случаях расспрашивать бесполезно. Правды ему все равно не скажут.

Он неторопливо влез в автобус. В уголке еще нашлось место. За окнами было уже совершенно темно. Лишь смутно поблескивал во мраке, должно быть, проложенный заново кусок железнодорожного пути. Он вел в сторону от города. К поезду уже прицепили новый паровоз. Гребер забился в угол. «Может быть, станцию перенесли из предосторожности?» — неуверенно подумал он.

Автобус тронулся. Это была старая колымага, мотор кашлял, он работал на плохом бензине. Вскоре их обогнали несколько «мерседесов». В одном сидели офицеры вермахта, в двух других — офицеры-эсэсовцы. Когда они промчались мимо, пассажиры автобуса посмотрели им вслед. Все молчали. За всю поездку почти никто слова не вымолвил. Только маленькая девочка смеялась и играла в проходе. Лет двух, не больше; в белокурых волосах девочки был голубой бант.