Фиеста - Хемингуэй Эрнест

— Возьми, — сказал я, — попользуйся немножко вот этим.

Мы откупорили вторую бутылку.

— А в чем дело? — спросил я. — Ты не любил Брайана?

— Я любил Брайана, — сказал Билл. — Мы были как родные братья.

— Где ты с ним познакомился?

— Я с ним учился в школе Святого Креста, с ним в с Менкеном.

— И с боксером Фрэнки Фричем, — сказал я.

— Неправда. Фрэнки Фрич учился в Фордхэмском университете.

— А я учился в школе Лойолы вместе с епископом Мэннингом.

— Неправда, — сказал Билл. — Это я учился в школе Лойолы с епископом Мэннингом.

— Ты пьян, — сказал я.

— От вина?

— Вероятно.

— Это от сырости, — сказал Билл. — Нужно убрать эту собачью сырость.

— Выпьем еще?

— Это все, что у нас есть?

— Только две бутылки.

— Знаешь, кто ты? — Билл с нежностью смотрел на бутылку.

— Нет, — сказал я.

— Ты агент Лиги трезвенников.

— Я учился в школе Богоматери с Уэн Б.Уилером, главой Лиги.

— Неправда, — сказал Билл. — Это я учился в Коммерческом училище Остина с Уэн Б.Уилером. Он был нашим старостой.

— Все равно, — сказал я, — долой кабаки!

— Ты прав, дорогой одноклассник, — сказал Билл. — Долой кабаки, и я погибну вместе с ними!

— Ты пьян.

— От вина?

— От вина.

— Все может быть.

— Хочешь вздремнуть?

— Давай.

Мы легли головами в тень и смотрели вверх, сквозь сучья деревьев.

— Спишь?

— Нет, — сказал Билл. — Я думаю.

Я закрыл глаза. Приятно было лежать на земле.

— Послушай, — сказал Билл. — Что у тебя с Брет?

— А что?

— Ты был когда-нибудь влюблен в нее?

— Был.

— И долго это тянулось?

— С перерывами, а вообще очень долго.

— О черт! — сказал Билл. — Прости, милый.

— Ничего, — сказал я. — Теперь уже мне наплевать.

— Правда?

— Правда. Только я предпочел бы не говорить об этом.

— Ты не сердишься, что я спросил?

— Чего ради я стал бы сердиться?

— Я буду спать, — сказал Билл. Он закрыл лицо газетой. — Послушай, Джейк, — сказал он, — ты правда католик?

— Формально.

— А что это значит?

— Не знаю.

— Ну ладно, я буду спать, — сказал он. — Не болтай, пожалуйста, ты мне мешаешь.

Я тоже уснул. Когда я проснулся, Билл укладывал рюкзак. Было уже поздно, и тени деревьев вытянулись и легли на плотину. Я не мог разогнуться после сна на земле.

— Что с тобой? Ты проснулся? — спросил Билл. — Почему ты уж заодно не проспал всю ночь?

Я потянулся и протер глаза.

— Мне приснился чудесный сон, — сказал Билл. — Ничего не помню, но сон был чудесный.

— Мне как будто ничего не снилось.

— Напрасно, — сказал Билл. — Все наши крупнейшие бизнесмены были сновидцами и мечтателями. Вспомни Форда. Вспомни президента Кулиджа. Вспомни Рокфеллера. Вспомни Джо Дэвидсона.

Я развинтил наши спиннинги и уложил их в чехол. Катушки я положил в мешок со снаряжением. Билл уже собрал рюкзак, и мы сунули туда один из мешков с форелями. Другой понес я.

— Ну, — сказал Билл, — как будто все взяли.

— А червяки?

— Ну тебя с твоими червяками. Клади их сюда.

Он уже надел рюкзак, и я положил банки с червями в один из наружных карманов.

— Теперь все?

Я посмотрел кругом, не осталось ли чего на траве под вязами.

— Все.

Мы пошли по дороге, ведущей в лес. До Бургете было далеко, и уже стемнело, когда мы лугами спустились на дорогу и шли к гостинице между двумя рядами освещенных домов.

Мы пробыли в Бургете пять дней и хорошо порыбачили. Ночи стояли холодные, а дни знойные, и всегда дул ветерок, даже в самое жаркое время дня. Приятно было в такую жару входить в холодную воду, а потом сидеть на берегу и обсыхать на солнце. Мы нашли ручей с такой глубокой заводью, что в ней можно было плавать. Вечерами мы играли в бридж втроем — с англичанином, любителем рыбной ловли, по фамилии Харрис, который пришел пешком из Сен-Жан-Пье-де-Пор и жил в нашей гостинице. Он оказался очень славный и два раза ходил с нами на реку Ирати. Ни от Роберта Кона, ни от Брет и Майкла не было ни строчки.

13

Когда я в то утро спустился вниз к завтраку, Харрис, англичанин, уже сидел за столом. Надев очки, он читал газету. Он взглянул на меня и улыбнулся.

— Доброе утро, — сказал он. — Вам письмо. Я заходил на почту, и мне дали его вместе с моими.

Письмо, прислоненное к чашке, ждало меня у моего прибора. Харрис снова углубился в газету. Я вскрыл письмо. Его переслали из Памплоны. Письмо было помечено «Сан-Себастьян, воскресенье»: