Песня моряка - Кизи Кен

— Черт бы побрал всех собак и собаковладельцев — не знаю, кто из них хуже. Залезай на заднее сиденье, Никчемка. Боюсь, тебе придется участвовать в похоронах одного из твоих дальних и столь же никчемных родственников.

Но Марли был жив, у него даже был вполне сытый вид. Он, ухмыляясь, вышел из-за трейлера, чтобы поприветствовать первого двуногого посетителя по прошествии уже Бог знает скольких дней. Следы вокруг трейлера свидетельствовали о том, что до этого его посещали исключительно четвероногие, да и то из разряда вредителей. Марли даже умудрился устроить возню со щенком, чтобы произвести на того впечатление. Похоже, что отсутствие Эмиля Грира с его ночными бдениями и мрачного Айка Соллеса пошло псу даже на пользу, — подумала Алиса. Судя по всему, компания лис, енотов и диких кошек его вполне устраивала.

Несмотря на многочисленные следы четверолапых пришельцев, в пятидесятифунтовом мешке с «Пуриной» еды было еще вполне достаточно. А пятигаллоновое пластиковое ведро, привязанное к колесу трейлера, было наполовину полно. Щенок был чрезвычайно горд знакомством со стариком Марли. Он валялся на спине, вилял хвостом и повизгивал, пока Марли глухо порыкивал на него, изображая плохого папу-волка. Алиса покачала головой. Эти церемонии по демонстрации мужественности всегда забавляли ее: лоси, сшибающиеся рогами на весенних лугах, как маленькие мальчики с деревянными сабельками; кукарекающие петухи, гордо распускающие крылья в борьбе за какую-нибудь полудохлую курицу; стариканы со слюдяными глазами и трясущимися конечностями, ухлестывающие в барах за красотками. Вся их важность и манерничанье очень напоминали рык старого Марли — на них нельзя было наплевать, ибо это было проявлением самых древних инстинктов, но и всерьез к ним нельзя было относиться, потому что они были слишком смешны.

— Цапни его, цапни, Никчемка, если он тебе надоест. У тебя зубки будут поострее, чем у него.

Но Никчемка была абсолютно счастлива. Вероятно, для нее после выводка Папы-Папы этот старый страшный пес был истинной отдушиной. Собаки рычали и катались по земле, пока Алиса наконец не рассмеялась и не начала швырять в них ракушки. Ну все, все. Хватит. Как насчет консервированных спагетти? Я могу поискать открывашку…

И собаки, словно освобожденные от дальнейшего выполнения церемониала, принялись кататься по ракушечнику. Алиса взяла свою коробку с консервами и, продвигаясь по грязной цепочке енотовых следов, поднялась по металлической лестнице и через распахнутую дверь вошла в трейлер.

Внутри царил настоящий бедлам — рваные коробки, рассыпанные кукурузные хлопья и макароны, разбитая бутылка шерри, разрозненная колода порнографических покерных карт — хлама было еще больше, чем в пристанище Папы-Папы. И все вокруг, как снежным покрывалом, было засыпано гусиным пухом из разорванного спальника. К тому же там и сям виднелись аккуратные кучки собачьего дерьма — в японской пиале для сакэ на буфете, в ящике со столовым серебром, на самом Северном полюсе настольной лампы в форме глобуса у книжной полки. И Алиса снова не смогла сдержать улыбку. Да, старина Марли неплохо здесь проводил время — закусил макаронами, полакомился шерри, немного поиграл в покер, то есть повсюду успел приложить свои руки. Или лапы. Так что, похоже, еще один день, и от трейлера ничего бы не осталось.

Под умывальником Алиса нашла мешки для мусора, а в шкафу, вероятно, принадлежавшем Гриру, метлу. Внутренности шкафа являли собой зрелище погрома после Марди граса (народный праздник, отмечающийся во вторник на Масленой неделе) и источали соответствующие запахи — черного рома, «брюта» и каких-то пряностей. Перевернутая метла использовалась в качестве вешалки для галстуков, которые болтались вперемежку с соломенными прутьями. Алиса перевесила галстуки на ворот розовато-лиловой спортивной куртки и принялась выметать последствия произведенного погрома, за который ощущала какую-то странную ответственность. Если бы она выполнила свое обещание и появилась здесь раньше, этого бы не произошло. Первобытные звериные ритуалы иногда чреваты неприятностями, когда они выходят из берегов.

Больше всего уборки требовала часть, принадлежавшая Гриру — похоже, именно на его лежанке осуществлялся разгул звериных страстей. Вероятно его фонтанирующая сексуальность особенно привлекала животных. Территория Айка осталась относительно чистой. Правда, спальник был разодран, но скорее всего, это было сделано с декоративными целями. В его подушку не было втерто крошево из печенья и ни на одной из его вещей не были оставлены аккуратные кучки дерьма. Похоже, звери ощущали здесь присутствие другого самца и проявляли к нему должное уважение. Или просто предпочитали игнорировать его. Может, Соллес вследствие длительного умерщвления плоти уже достиг той стадии просветления, когда полностью лишаются каких-либо запахов, как, говорят, это случается с отшельниками и святыми. А также с некоторыми известными Алисе женщинами.

После того как гусиный пух был убран, а опрокинутые фотографии возвращены на место, маленькая ниша Соллеса стала являть собой образец чистоты и аккуратности. Алиса поняла, что она устроена по принципу каюты или камеры, где все было организовано компактно и целесообразно. Последствия тюремного срока и службы на флоте.

На прикроватной полке стояли старомодные часы с круглым циферблатом и светильник на гибкой ножке со старинной лампой. Они вносили какую-то сентиментальную ноту в общую спартанскую обстановку. Единственным настенным украшением являлась популярная открытка, какие продаются во всех сувенирных ларьках — сделанная с воздуха черно-белая фотография Квинака и его окрестностей с красной подписью «Добро пожаловать на конец света».

Подойдя поближе, Алиса принялась изучать содержимое книжной полки. Первая полка целиком была отдана под фотографии в рамочках, которые она подняла. Шикарная платиновая блондинка в шортах и купальном лифчике, вероятно, его знаменитая жена. Она сидела в шезлонге, на алюминиевой ручке которого стоял кувшин с каким-то прохладительным напитком. А вот — юная пара на полосатых осликах в классическом черно-белом тихуанском стиле. Наверное, медовый месяц. А вот групповая фотография на борту авианосца. И еще один снимок, сделанный лет восемь тому назад на борту «Сьюзи»: ухмыляющийся Кармоди указывает брандспойтом на Грира, который дрыхнет на груде сетей, фотография с изображением последствий, вероятно, не вышла.

Еще несколько фотографий Соллеса с блондинкой — за столом в каком-то ночном клубе… перед трейлером, столь же древним, как и этот… но нигде фотографий девочки.

Две нижние полки занимали книги — старые книги в твердых переплетах. Алиса опустилась на лежанку и принялась читать названия. И чем дальше, тем больше расширялись у нее глаза.

— О'кей, Соллес, я потрясена, — через минуту промолвила она.

Дело было даже не в выборе книг, хотя и он производил впечатление — библиотека состояла из тщательно отобранной американской классики — «Моби Дик», «Когда я лежал, умирая>>, „И восходит солнце“, „Гроздья гнева“, „В дороге“. Дело было в том, каких книг здесь не было. Никакого легкого чтива, никаких руководств, никаких биографий и эксцентрики. Похоже, у Соллеса не было места ни для чего, кроме самого основного. Потом Алиса обнаружила на краю полки пластиковую коробку.

Это была «Сокровищница литературы», которую можно заказать по пластиковой карточке во время ночных телепрограмм — «Приобретайте сокровища классики в красивой упаковке с прилагающимся лазерным диском». Рядом с другими томами она казалась здесь совершенно неуместной. Алиса вытащила коробку и взглянула на надпись, сделанную сбоку. Это была серия «Классика для детей». Коробка с этими книгами была единственным свидетельством того, что в прошлом Соллеса когда-то был ребенок.

Коробка была запечатана, а полиэтиленовая обертка ни на одной книге не была вскрыта. Алиса сковырнула печать ногтем и открыла коробку. Корешки гласили: «Ганс Бринкер и серебряные коньки», «Питер Пэн», «Шула и Морской лев». После небольшого колебания Алиса провела ногтем по тонкой пленке и раскрыла том с «Шулой».

Это было то же самое издание, которое она читала в детстве, только в уменьшенном в три раза формате. Все эти издательства литературных сокровищ специализировались на книжках именно такого размера. И все же книга была напечатана тем же прекрасным старинным шрифтом и оформлена теми же изумительными тончайшими иллюстрациями. Как Алиса любила эти книжки… один их вид, одно прикосновение к ним. Как они ее захватывали. Их сюжеты всегда были достаточно сложны, чтобы увлечь современного читателя и в то же время в них постоянно ощущалось биение древней мифологии. Подробные иллюстрации захватывали воображение и в то же время оставляли место для фантазии. Дивные насыщенные акварели. В детстве Алиса считала, что их сделала сама древняя эскимосская сказительница Изабелла Анютка. Это теперь все уже знали, что никакой Анютки не существовало и что все эти истории были собраны ушедшим на пенсию учителем математики из Нью-Джерси, который откопал их в этнографическом отделе публичной библиотеки. Зато, возможно, в художнике, оформившем их, имелось больше эскимосской крови. В его иллюстрациях было что-то неизъяснимо трогательное, как в той фигурке в мотеле. И Алисе почему-то хотелось, чтобы этот художник был хотя бы ПАПой, а не очередным самозванцем. Она открыла титульную страницу с полным перечнем предшествующих изданий и перечислением авторских прав, но имени художника на ней не оказалось. Зато на следующей странице, обрамленной легкой дымкой первой иллюстрации, которая всегда предвосхищала истории о Шуле, — берег моря, вигвам в отдалении и Шула с ее знаменитыми смоляными волосами, глядящая через скалы на племенную обитель, — Алиса нашла его имя. Ей не сразу удалось соединить буквы: Л…И…Б…О — черт. Джозеф Адам Либовиц! Еба-ный карась. Не просто самозванец, а настоящий американский еврей до мозга костей. Ебаный карась. Иногда не стоит разрушать иллюзии.