Подлинная жизнь Себастьяна Найта - Набоков Владимир Владимирович

Я взглянул на него с внезапным интересом.

— Погодите-ка, – сказал я, – а ведь вы мне подали мысль...

— Да, – сказал он, – если вы ищете помощь, помочи, хорошую козу, cigaretteétui^[16], совет, боксовые перчатки...

— Пятое и, возможно, первое, – сказал я.

Он взял котелок, лежавший рядом на сидении, аккуратно его надел (адамово яблоко заходило вверх-вниз) и затем, сияя улыбкой, резко его приподнял, приветствуя меня.

— Меня зовут Зильберманн, – сказал он и протянул руку. Я пожал ее и также назвался.

— Да, но это не английское, – вскричал он, хлопнув себя по колену, – это русское! Гаврит парусски? Я знал несколько разных слов... Постойте! Да! Куколка – мелкая кукла.

С минуту он молчал. Я все вертел в голове идею, которую он мне подал. Может, обратиться в частное сыскное агентство? А сам этот человечек, не будет ли он полезен?

— Реба! – вскрикнул он. – Это другое. Фиш, так? и... Брат, милли брат – дорогой бруддер.

— Мне пришло в голову, – сказал я, – что, может быть, если я расскажу вам о безвыходном положении, в котором я...

— Ну и все, – сказал он, вздохнув. – Я говорю (вновь пошел пересчет пальцев) литовский, немецкий, английский, французский (и снова остался большой палец). Русский забыл! Сразу! Целиком!

— Вы не могли бы... – начал я.

— Все, – сказал он. – Козаные ремешки, кошелки, записные книги, советы.

— Советы, – сказал я. – Понимаете, я пытаюсь найти человека... русскую даму, которой никогда не видел и не знаю даже по имени. Я знаю только, что она какое-то время жила в Блауберге, в одном отеле.

— А, хорошее место, – сказал господин Зильберманн, – очень хорошее, – и в знак глубокого одобрения приспустил уголки губ. – Хорошая вода, прогулки, казино. Вы хотите, чтобы я сделал – что?

— Ну, – сказал я, – мне бы хотелось сначала узнать, что вообще следует делать в подобных случаях.

— Лучше всего оставить ее в покое, – быстро сказал господин Зильберманн.

Тут он прянул головою вперед, и кусты у него на лбу шевельнулись.

— Забудьте ее, – сказал он. – Бросьте из головы. Это опасно и неполезно. – Он что-то смахнул с моего колена, кивнул и снова откинулся назад.

— Это вас пусть не заботит, – сказал я. – Вопрос в том “как”, а не “зачем”.

— Всякое “как” имеет свое “зачем”, – сказал господин Зильберманн. – Вы найти, нашли ее фигуру, ее картину, теперь хотите найти ее саму сами? Это не любовь. Пфа! Поверхность!

— Да нет, – воскликнул я, – ничего похожего. Я и малейшего представления не имею, как она выглядит. Но понимаете, мой покойный брат любил ее, и я хочу услышать ее рассказ о нем. В сущности, все очень просто.

— Печально! – сказал господин Зильберманн и покачал головой.

— Я хочу написать о нем книгу, – продолжал я, – и мне интересна каждая подробность его жизни.

— От чего он болел? – хрипло спросил господи Зильберманн.

— Сердце, – сказал я.

— Сердце – это плохо. Слишком много предупреждений, много... генеральных... генеральных...

— Генеральных репетиций смерти. Да.

— Да. И старый?

— Тридцать шесть. Он писал книги, под фамилией своей матери. Найт. Себастьян Найт.

— Напишите сюда, – сказал господин Зильберманн, вручая мне необычайно красивую записную книжку с вложенным в нее восхитительным серебристым карандашом. Со звуком “тр-р-р-рк” он аккуратно вырвал страничку, спрятал ее в карман и снова вручил мне книжку.

— Вам нравится, нет? – спросил он с встревоженной улыбкой. – Вы позволите, маленький презент?

— Право, – сказал я, – вы так добры...

— Ничего, ничего, – произнес он, всплескивая руками. – Так, что вы хотите?

— Я хочу, – ответил я, – получить полный список людей, которые останавливались в отеле “Бомон” в июне 1929 года. Еще мне понадобятся кое-какие частности – кто они, по крайности женщины. Мне нужны их адреса. Нужна уверенность, что под иностранной фамилией не скрыта русская женщина. Потом я выберу наиболее вероятную или вероятных и...

— И постараетесь с ними связаться, – кивая, сказал господин Зильберманн. – Хорошо! Очень хорошо! Я имел, имею всех этих господ из отелей вот тут (он показал мне ладонь), и все будет просто. Ваш адрес, попрошу.

Он извлек еще одну записную книжку, на этот раз изрядно потрепанную, исписанные листки которой осыпались, словно осенние листья. Я добавил, что не двинусь из Страсбурга, не повидавши его.

— Пятница, – сказал он. – Шесть, пунктуально.