Рассказы - Маламуд Бернард

— Послушайте, мистер Ганс, — невозмутимо продолжал раввин, — одни вещи нас допускают видеть, их Он позволяет нам видеть. Иногда я думаю: зря Он это позволяет. Другие вещи нас не допускают видеть — еще Моисей это знал, и первая — это лик Божий, а вторая — это подлинный венец, который Он сам сделал и благословил. Чудо — это чудо и никому до него касаться нельзя.

— Но вы же видите венец?

— Не глазами.

— Ни одному вашему слову не верю, вы просто надувала, жалкий фокусник.

— Венец — это подлинный венец. Если вы держите его за фокус, так кто в этом виноват — только люди, которые нож к горлу приставляют, чтоб им показывали венец, вот мы и стараемся, показываем им, что это такое приблизительно будет. Ну а тем, кто верит, им фокусов не нужно. Рифкеле, спохватился раввин, — принеси папе его книжку с письмами.

Рифкеле не сразу вышла из комнаты — она явно побаивалась, прятала глаза; минут через десять она возвратилась, спустив предварительно воду в уборной, в немыслимой, до полу, фланелевой рубашке и принесла большую тетрадь, между ее рассыпавшихся от ветхости пожелтевших страниц лежали старые письма.

— Отзывы, — сказал раввин.

Перелистав одну за другой несколько рассыпавшихся страниц, он дрожащей рукой вынул письмо и прочел его вслух осипшим от волнения голосом:

— "Дорогой рабби Лифшиц, после чудодейственного исцеления моей мамы, миссис Макс Коэн, последовавшего недавно, я имею лишь одно желание — покрыть поцелуями ваши босые ноги. Ваш венец делает чудеса, я буду рекомендовать его всем моим друзьям. Навеки ваша (миссис) Эстер Полатник".

— Учительница, преподает в колледже.

— Юрист, — сказал раввин.

Он протянул Альберту тетрадь:

— Глядите своими глазами, мистер Ганс, сколько тут писем — сотни и сотни.

Но Альберт отпихнул тетрадь.

— Если мне на что и хочется поглядеть, рабби Лифшиц, то никак не на тетрадь с никчемными рекомендациями. Я хочу поглядеть на серебряный венец для моего отца.

— Это невозможно. Я уже объяснял вам, почему это невозможно делать. Слово Господне — для нас закон.

— Если вы ссылаетесь на закон, я ставлю вопрос так: или вы в течение пяти минут покажете мне венец, или завтра же утром окружному прокурору Бронкса станет известно о вашей деятельности.

— У-у-у, — выпевала Рифкеле, колотя себя по ушам.

— Заткнись! — вырвалось у Альберта.

— Имейте уважение! — возопил раввин. — Grubber Yung.^[36]

— Я вчиню иск, и прокурор прикроет вашу надувательскую лавочку, если вы сейчас же не вернете мне девятьсот восемьдесят шесть долларов, которые вы у меня выманили.

Раввин затоптался на месте.

— Хорошенькое дело так говорить о служителе Божьем.

— Вор, он вор и есть.

Рифкеле давилась слезами, верещала.

— Ша, — хрипло шепнул Альберту раввин, ломая нечистые руки. — Вы же будете пугать соседей. Слушайте сюда, мистер Ганс, вы вашими глазами видели, какой из себя бывает подлинный венец. Вы имеете мое слово, что я делал исключение для вас одного из всех моих заказчиков. Я показывал вам венец из-за вашего папы, чтобы вы заказывали мне венец, и тогда ваш папа не будет умирать. Не надо поставить чуду палку в колеса.

— Чудо, — взвыл Альберт. — Мошенничество, надувательство, фокусы плюс эта идиотка в роли зазывалы и гипнотические зеркала. Вы меня околдовали, облапошили.

— Имейте жалость, — молил раввин, он, шатаясь, пробирался между пустыми стульями. — Имейте милость к старику. Не забывайте о моей бедной дочери. Не забывайте о вашем папе — ведь он вас любит.

— Да этот сукин сын меня на дух не переносит, чтоб он сдох.

В оглушительной, как взрыв, тишине у Рифкеле от испуга вожжей побежали слюни.

— Ой-ей! — завопил раввин и с безумными глазами наставил палец на Бога в небесах. — Убийца, — в ужасе вопил он.

Отец и дочь, стеная, бросились друг к другу в объятья, а Альберт — боль обручем с шипами сдавила ему голову — сбежал по гулкой лестнице.

Через час Ганс-старший закрыл глаза и испустил дух.