Письма к Милене - Кафка Франц

Значит, ты болела гриппом? Ну, мне по крайней мере не приходится упрекать себя, что я проводил здесь время очень уж весело. (Иногда я не понимаю, как это люди придумали понятие «веселье», наверное, его просто вычислили как противоположность печали.) Я был уверен, что ты мне больше не напишешь, но это меня не удивляло и не печалило. Не печалило, потому что при всей печальности казалось необходимым и потому что, вероятно, на всем свете не хватит гирь, чтобы перевесить мою жалкую гирьку, и не удивляло, потому что я и раньше, в общем-то, никогда бы не удивился, если бы ты сказала: «До сих пор я была к тебе дружелюбна, но теперь все, я ухожу». Конечно, удивительные вещи случаются, но эта была бы одной из наименее удивительных; куда удивительнее, например, что мы встаем каждое утро. Но этот сюрприз вовсе не ободряет, порой он воспринимается как отвратительный курьез.

Заслуживаешь ли ты, Милена, доброго слова? Я, по всей видимости, не заслуживаю чести сказать его тебе, а то бы мог сказать.

Мы увидимся раньше, чем я думаю? (Я пишу «увидимся», а ты – «будем жить вместе».) Но я думаю (и повсюду вижу тому подтверждения, повсюду, даже в вещах, которые не имеют сюда отношения, все говорит об этом), что мы никогда не будем жить вместе, и «раньше», чем «никогда», есть тоже всего лишь никогда.

Гримменштайн все ж таки получше. Разница в цене составляет около 50 крон в день, к тому же в другой санаторий нужно везти с собой все для лежачего режима (меховую накидку на ноги, подушку, одеяла и проч., у меня ничего такого нет), в Гримменштайне можно все это взять напрокат, в «Венском лесу» – под большой залог, в Гримменштайне – нет, и расположен Гримменштайн выше и т. п. Кстати, я пока никуда не еду. Целую неделю чувствовал себя довольно скверно (небольшая температура и такая одышка, что я боялся вставать из-за стола, вдобавок сильный кашель), но это, видимо, следствие долгой прогулки, во время которой я немного увлекся разговорами, теперь все намного лучше, так что санаторий опять отодвинулся на второй план.

Получил санаторские проспекты. В «Венском лесу» комната с балконом на южную сторону стоит от 380 крон и выше, в Гримменштайне самый дорогой номер стоит 360 крон. Разница слишком большая – хотя и в том и в другом случае это гнусный грабеж. Ну что ж – сначала платишь за возможность инъекций, а потом за сами инъекции отдельно. Я бы так хотел поехать куда-нибудь в деревню – а еще лучше остаться в Праге и научиться какому-нибудь ремеслу; в санаторий мне меньше всего хочется. Чего я там не видел? Зажмет тебя главный врач промеж колен – и давись кусками мяса, которые он будет засовывать тебе карболовыми пальцами в рот и потом протискивать их вдоль горла в желудок.

* * *

Два часа пролежал на канапе и почти все время думал только о тебе.

* * *

Ты забываешь, Милена, мы же стоим рядом и смотрим на это существо на полу, на меня; но тот я, который смотрит, в таком случае бесплотен.

Между прочим, и осень тоже играет мною, то мне подозрительно жарко, то подозрительно холодно, но я особенно не вникаю, все наверняка не так уж плохо. Я и в самом деле уже подумывал ехать через Вену, но потому только, что с легкими в самом деле хуже, чем летом, – и вполне естественно, – и говорить на улице мне трудно, да и последствия бывают неприятные. Если надо и впрямь уехать из этой комнаты, тогда я хочу поскорее очутиться в Гримменштайне и броситься в качалку. Кстати, возможно, как раз путешествие пойдет мне на пользу, как и венский воздух, который казался мне поистине животворным.

«Венский лес» хотя и расположен ближе, но разница в расстоянии определенно не столь уж и велика. Санаторий находится не в Лебберсдорфе, а дальше, и от станции до санатория еще добрых полчаса на автомобиле. Стало быть, надумай я отправиться из этого санатория в Баден – это наверняка против правил, – то с тем же успехом мог бы поехать и, скажем, из Гримменштайна в венский Нойштадт, разница и для тебя, и для меня вряд ли велика.

* * *

Как получается, Милена, что ты по-прежнему не боишься меня и не питаешь ко мне отвращения или чего-нибудь в этом роде? Из каких глубин идут твоя серьезность и твоя сила!

Я читаю китайскую книгу, bubacka kniha,^[135] потому я о ней и вспомнил, речь там только о смерти.

Некий человек лежит на смертном одре и с независимостью, какую ему дает близость смерти, говорит: «Всю свою жизнь я боролся с желанием покончить с нею». В другой истории ученик высмеивает учителя, у которого только и разговору что о смерти: «Ты постоянно толкуешь о смерти, а сам не умираешь». – «И все-таки я умру. Я как раз произношу свою последнюю песнь. У одного эта песнь длиннее, у другого короче. Но разница всегда лишь в несколько слов».