Песня моряка - Кизи Кен

Но как только старшая сестра успокоилась, средняя сестренка вспрыгнула к Айку на колени и прижалась к его груди. Он не стал возражать. Он даже решил было, что девочка заснула, но когда они миновали последние окраины, она приподняла голову и посмотрела на него.

— Дети здесь? — еле слышно прошептала она.

— Что? — также шепотом переспросил Айк — он был изумлен: она говорила по-английски неуверенно, но совершенно отчетливо. — Где дети?

— В этом городе. Дети живут здесь?

— В Квинаке? Конечно.

— Дети, как я?

— Ты имеешь в виду — твоего возраста? Конечно, здесь должны быть дети твоего возраста.

— Они хорошие дети?

— Да, возможно, хорошие. По большей части…

Девочка помолчала, перед тем как задать самый главный вопрос.

— Они играть со мной?

Айк ощутил какой-то холодный укол под ребрами.

— Конечно, милая. Они с удовольствием поиграют с тобой. С такой куколкой как ты любой будет рад поиграть.

Девочка долго смотрела на Айка, пока не убедилась в том, что он говорит правду, и снова прильнула к его груди. Айк закрыл глаза, отгородившись от всего мира — от фургонной тряски, подернутого дымкой солнца, вони приближающейся свалки — от всего, кроме этой горячей щечки, прильнувшей к его груди и холодной сосущей боли чуть ниже. Нечестно, — думал он, — это нечестно.

Когда под колесами снова захрустели ракушки, это был уже его двор.

— Проснись и пой. Вот ты и дома. Одеяло можешь оставить себе. Теперь по нему наверняка ползают какие-нибудь морские клопы неведомого происхождения. Тихо, девочки. Смеяться над бедными старыми морскими волками тоже неприлично.

Накинув одеяло на плечи, Айк отодвинул дверцу и встал на ракушечник. Марли последовал за ним, с удивительной легкостью перемахнув через заднее сиденье. Чем бы там Алиса его ни лечила, она сотворила чудеса с его старыми конечностями.

— Спасибо, Алиса. Я твой должник.

— Можешь оставить при себе свой долг, — откликнулась Алиса. ¦— Только закрой дверцу. Я не хочу растерять девочек на обратном пути.

Айк двинулся обратно к фургону закрывать дверцу и только тут обратил внимание, что все вокруг было утыкано шестами. Они были повсюду, из сверхпрочных планок всех размеров — некоторые высотой до пяти футов и более — они торчали среди папоротников и ивняка, ограждавших маленькую вырубку у трейлера… они высились даже во дворе, вымощенном ракушечником! На макушке каждого шеста была повязана цветная пластиковая ленточка — красная, желтая, зеленая, а самые высокие шесты были еще и пронумерованы.

— Какого черта, что это значит?!

— Это шесты, Соллес. Неужели ты еще не заметил? Они понатыканы по всему городу.

— Я думал, они связаны с какими-то дорожными работами.

— Они связаны с киносъемками, — пояснила Алиса. — Локационные маркеры. Может им для какой-нибудь доисторической сцены потребуются кадры твоего трейлера. Не бойся, они за все заплатят. Консервный завод получает две тысячи долларов в минуту за то, что его превратили в скалу. Ну ладно, закрывай дверцу и иди спать. А мне надо навестить остальных морских волков. Шула, ты теперь можешь пересесть назад к сестрам. Греческий бог сошел на землю.

И фургон, треща ракушечником, двинулся в сторону столбов дыма, вздымавшегося со свалки, оставив Айка стоять во дворе. Одного со старой собакой среди засохших сорняков и пустых ракушек. В окружении шестов. Они его очень беспокоили. Он судорожно пытался вспомнить статус этой собственности. Он арендовал участок у Омара Лупа, но, кажется, вся эта земля на самом деле принадлежала округу вместе со свалкой и водонапорной башней. Неужто они собирались расчистить свалку? Без целой армии инженерных войск здесь было не обойтись. Но кто знает? Удалось же в Скагуэе превратить обветшалые салуны и ларьки по продаже хот-догов в стилизованную картинку знаменитой Золотой лихорадки 1898 года. Не то чтобы в копию, но в своеобразную рекламную версию, урезанную и упрощенную так, чтобы ее можно было подавать на круизных лайнерах — «Врата Золотой лихорадки» и сорокафутовая позолоченная статуя Одинокого Старателя, стоящего на коленях с лотком, в который льется бесконечная струя воды, стекающая в пруд с золотыми рыбками. Нечестно. Вся эта показуха, очищенная от пота, крови, голода и отчаяния, от всех перипетий и ударов судьбы, которые, собственно, и превратили этих землепроходцев в великий символ американского оптимизма. А потом эту выхолощенную, упрощенную и очищенную картинку раздули до неимоверных размеров, так что реальность стала казаться жалкой и вызывающе оскорбительной. И сокровища, когда-то столь желанные и недосягаемые — разве не за этим призван следить Бог? — оказались обесцененными, так что даже победа была попрана.

— Неужели и до нас добрались, а, пес? — промолвил Айк. — Не может быть, что так скоро. — Он выдернул шест, торчавший прямо посередине двора, и понес его к трейлеру. Когда он открыл дверь, перед ним предстала картина, не менее преображенная, чем вид Главной улицы. Стены были оттерты, коврик выстиран и вычищен пылесосом. Паутина в углах исчезла. Посуда вымыта, полки вытерты. Стекла на окнах сияли как изнутри, так и снаружи, как витрины на Главной. Похоже, даже наволочки были выстираны. Когда же Айк увидел, что на книжной полке была вытерта пыль, а с открытки, так и не отправленной в Охо, были смыты застывшие подтеки соуса, его охватил приступ холодной ярости, от которой закружилась голова и зазвенело в ушах.

— Черт! — выругался он и ринулся обратно на улицу. Сломав шест, он зашвырнул обломки в куст, откуда с негодующим карканьем поднялась тройка ворон. Марли напрягся и поднял уши, хотя давно уже ничего не слышал. Черт бы побрал эту бабу с ее преднизолоном!

— Что ты уставился, идиот? — заорал он на Марли. — Ничего тут нет!

— Между прошлым и будущим всегда что-то есть, сэр, — казалось, говорил взгляд Марли, — это все равно что вынюхивать старые следы или расчесывать старые раны… И тогда из безжалостного и неприбранного пространства начинает проглядывать что-то новое… сэр.

Дикая Вилли, официантка из Вако, продолжала обслуживать посетителей в «Горшке», когда Кармоди незаметно вышел на улицу. Точнее говоря — выскользнул, стараясь не привлекать ничьего внимания. Он шел, опустив голову, в надежде, что если его все-таки заметят, то решат, что он попросту перебрал.

Ему страшно не хотелось покидать компанейскую атмосферу — бар только-только начинал приятно гудеть, как хорошо растопленная печь — но он понимал, что ему необходимо предпринять хитрый маневр и отступить. Особенно, учитывая, как на него смотрела Вилли. То есть вовсе не смотрела. Она принимала у него заказы, подавала ему выпивку и давала сдачу, но улыбка, которой она сопровождала свои действия, ничем не отличалась от той, которой она награждала остальных головорезов. Он чувствовал укор за этой улыбкой, которая таилась в глубине, как бульдог за цветочной клумбой.

Сначала он осторожно оглядел кафе, чтобы убедиться, что плацдарм свободен, а затем, не оглядываясь на Вилли, двинулся прочь. Была нужда! Образ этой пышнотелой блондинки и так был запечатлен в его сознании, как картинка, висящая на стенке прокуренного бара: ее таинственное и многообещающее тело, ее сияющее и озабоченное лицо (слишком озабоченное, чтобы заметить его уход) и этот пшеничный завиток, прилипший к потному лбу, и добродушный блеск пасхальных глаз в окружении морщинок, разбегающихся как лучики солнца! Прирожденная барменша.

Именно это сияние и привлекло его к ней в Джуно — ее глаза честной проститутки манили, как свет маяка, они сверкали в промозглой предательской ночи,словно говоря: «Заходи, морячок, тебя обогреют и не обманут». О, как они сияли! Ярче огней любого борделя и даже ярче благодатного сияния монашек — умиротворяюще и непоколебимо, как Полярная звезда. И гораздо более утешительно. Ибо каждому моряку известно, что самые опасные и предательские глубины подстерегают его именно в барах. Именно там, как свидетельствует статистика, он находит свою смерть. И чем ближе к дому, тем вернее это происходит. Точно так же, как большинство автокатастроф происходит с водителями перед дверьми собственного дома. Поэтому честная красивая официантка поистине могла считаться путеводной звездой, — уговаривал себя Кармоди. Вот я и загарпунил такую. Ну и что в этом плохого?

Таковы были его доводы, которые он считал вполне убедительными, однако он не спешил добраться до своего дома на берегу. И хотя вряд ли Алиса могла там оказаться, — кроме мотеля и коптильни, похоже, она взвалила на себя еще какие-то обязанности и в этих съемках, — он не мог ничего предугадать. К тому же она могла выследить его, вломиться в дом и потребовать от него длинных и утомительных объяснений. А Кармоди сомневался, что ему удастся повторить все те доводы, которые он только что так стройно выстроил для себя — по крайней мере, точно не в атмосфере враждебности и не раньше того, как он протрезвеет и слегка остынет. Все это он бормотал водителю подобравшей его машины, на вопрос которого, куда его отвезти, Кармоди ответил, что в общем все равно, но можно и в порт, к его новому судну… а неприятными делами на берегу можно заняться и завтра, когда тучи рассеются… а пока — в колыбель, безмятежно покачивающуюся на прибрежных волнах и уносящую прочь все беды и тревоги.