Сто лет одиночества - Маркес Габриэль Гарсиа

После смерти Урсулы в доме снова воцарилось запустение, с чем не сможет справиться даже такой волевой и решительный характер, каким обладала Амаранта Урсула, которая несколько лет спустя, уже став взрослой женщиной без предрассудков, жизнелюбивой и современной, твердо стоящей на обеих ногах, растворит окна и двери, чтобы изгнать губительные силы, восстановить цветник, покончить с рыжими муравьями, которые у всех на виду разгуливали по галерее, и будет безуспешно стараться воскресить забытую стихию гостеприимства. Страсть Фернанды к затворничеству неодолимой плотиной перекрыла путь мощному столетнему течению лет Урсулы. Фернанда не только не захотела открыть двери, когда несся горячий ветер, но велела забить окна досками крест-накрест, подчиняясь родительскому наказу похоронить себя заживо. Дорогостоящая переписка с заочными целителями имела плачевный конец. После многих отсрочек Фернанда заперлась в своей спальне в положенный день и час, легла головой к северу, накрывшись только белой простыней, и к часу ночи почувствовала, что ей кладут на лицо платок, смоченный холодной жидкостью. Когда Фернанда очнулась, за окном сияло солнце, а на животе у нее широкой дугой — от грудины до паха — рдел безобразный шов. Но еще до того, как ей было позволено встать с постели, она получила обескураживающее письмо от своих заочных целителей, которые сообщали, что в течение шести часов обследовали ее нутро и не нашли ничего, что соответствовало бы симптомам, многократно и подробно ею описанным. Случилось то, что ее скверная привычка не называть вещи своими именами снова привела к конфузу, ибо единственное, что обнаружили хирурги-телепаты, было опущение матки, чему мог помочь простой бандаж. Разочарованная Фернанда требовала более подробных сведений, но невидимые корреспонденты перестали отвечать на письма. Ее так давила тяжесть непонятного слова, что она решилась отбросить всякий стыд и разузнать, что такое «бандаж», но неожиданно узнала, что врач-француз повесился на балке под своей крышей три месяца назад и вопреки воле граждан похоронен в городе старым товарищем по оружию полковника Аурелиано Буэндии. Тогда она доверилась своему сыну Хосе Аркадио, и он прислал ей бандажи из Рима с инструкцией по применению, которую она, выучив наизусть, спустила в унитаз, чтобы никто не догадался о причине ее недомоганий. Это была напрасная предосторожность, так как малочисленные домочадцы почти не обращали на нее внимания. Санта София де ла Пьедад мыкалась в своей одинокой старости, готовила на всех скудное варево и почти полностью посвятила себя уходу за Хосе Аркадио Вторым. Амаранта Урсула, унаследовавшая до известной степени очарование Ремедиос Прекрасной, тратила теперь на школьные уроки то время, которое теряла на истязание Урсулы, и обнаруживала признаки недюжинного ума и влечения к учебе, что рождало в Аурелиано Втором добрые надежды, которые в свое время подавала Меме. Он обещал дочери послать ее в Брюссель продолжать учение, как было принято во времена Банановой компании, и эта мечта побудила его попытаться возродить земли, опустошенные потопом. Он редко бывал дома — разве только чтобы повидать Амаранту Урсулу — и со временем стал для Фернанды чужим человеком, а маленький Аурелиано, вступая в пору отрочества, снова становился замкнутым и угрюмым. Аурелиано Второй верил, что старость смягчит сердце Фернанды и мальчик сможет жить, как все люди, и в городе наверняка никому не придет в голову доискиваться до корней его происхождения. Но сам Аурелиано, казалось, предпочитал затворничество и одиночество и не делал даже попытки ускользнуть из дому и познать мир, начинающийся за дверью на улицу. Когда Урсула заставила отпереть комнату Мелькиадеса, он стал околачиваться возле входа, подглядывать в дверную щель, и никто так и не узнал, когда он успел привязаться к Хосе Аркадио Второму и завоевать ответное расположение. Аурелиано Второй узнал об их тесной дружбе очень не скоро, когда услышал от мальчика рассказ о кровавой бойне у вокзала. Однажды кто-то за столом посетовал на бедственное состояние, в котором очутился городок после исчезновения Банановой компании, и Аурелиано стал возражать, аргументированно и уверенно, как взрослый человек. По его мнению, которое противоречило распространенной версии, Макондо процветал и развивался в верном направлении, пока его не взбудоражила, не развратила, не разграбила Банановая компания, чьи инженеры вызвали потоп и сбежали, чтобы не уступить рабочим. Он говорил так доказательно и складно, что Фернанде вся сцена представилась кощунственной пародией на разговор Иисуса с фарисеями.

Мальчик точно и убедительно описывал, как солдаты расстреляли из пулеметов больше трех тысяч рабочих, загнанных в ловушку у вокзала, как погрузили трупы в состав из двухсот вагонов, а потом выкинули в море. Верившую, подобно большинству людей, в официальную правду: «Нигде и ничего не произошло», Фернанду покоробило от мысли, что ребенок унаследовал анархистские инстинкты полковника Аурелиано Буэндии, и она приказала ему замолчать. Аурелиано Второй, напротив, поддержал версию своего брата-близнеца. В самом деле, хотя все и считали его помешанным, Хосе Аркадио Второй был в ту пору самым разумным из домочадцев. Он научил маленького Аурелиано читать и писать, приохотил к изучению пергаментов и так глубоко вбил ему в голову свою мысль о пагубной роли Банановой компании для Макондо, что по прошествии многих лет, когда Аурелиано вступил в жизнь, ему чудилось, что люди принимают его рассказ за выдумку, настолько это противоречило фальшивой версии историков, освященной школьными учебниками. В забытой всеми комнатушке, куда не проникали ни жаркий ветер, ни пыль, ни зной, обоих посещало атавистическое видение: старец в шляпе с полями, как крылья ворона, стоит спиной к окну и повествует о мире за много лет до того, как они оба родились. Стар и млад одновременно поняли, что в этой комнате всегда март месяц и всегда понедельник, и тогда стало ясно, что Хосе Аркадио Буэндия был не так безумен, как считали в семье, и что у него одного хватило ума понять ту истину, что время тоже терпит бедствия и переживает катастрофы и потому может дробиться и где-то, в какой-то комнате оставлять свою вечную частицу. Хосе Аркадио Второй сумел, кроме того, расшифровать и классифицировать тайнопись пергаментов. Он был уверен, что их знаки соответствуют буквам — числом от сорока до пятидесяти трех, что в отдельности знаки напоминают паучков и клещей и что в искусном каллиграфическом написании Мелькиадеса они похожи на вещи, развешанные сушиться на длинной проволоке. Аурелиано вспомнил, что видел похожую таблицу в английской энциклопедии, и принес книгу в комнату для сравнения с построением Хосе Аркадио Второго. Действительно, все совпадало.

В тот год, когда Аурелиано Второй придумал лотерею с загадками, он однажды утром проснулся, ощущая в горле комок, будто хотел и не мог разрыдаться. Петра Котес увидела в этом одно из многих недомоганий, вызванных трудной жизнью, и целый год смазывала ему глотку пчелиным медом и поила соком редьки. Когда комок в горле стал так ощутим, что уже мешал дышать, Аурелиано Второй навестил Пилар Тернеру и попросил дать какую-нибудь целебную траву. Его неподвластная времени бабушка, которая свой сотый год встретила, управляя подпольным домом свиданий, все так же не доверяла медицинским суевериям и предпочитала карточный диагноз. Выпал король червей, раненный в шею шпагой пикового валета, из чего она заключила, что Фернанда старалась вернуть мужа домой с помощью такого затасканного способа, как втыкание иголок в его фотографию, но, не имея понятия, куда и как втыкать иголки, вызвала у мужа горловую опухоль. Поскольку у Аурелиано Второго не было других портретов, кроме свадебных, и все они хранились в семейном альбоме, он в поисках альбома перевернул тайком от супруги весь дом и наткнулся в глубинах комода на полдюжины бандажей в весьма привлекательных коробочках. Полагая, что эти красные резиновые ленты принадлежат к орудиям колдовства, он сунул одну коробочку в карман, чтобы показать Пилар Тернере. Та не смогла установить предназначение предмета, но он показался ей таким подозрительным, что на всякий случай она велела принести все коробочки и сожгла их на костре в патио. Чтобы уберечься от порчи и дурного глаза Фернанды, она присоветовала Аурелиано Второму закопать мокрую курицу живьем под каштаном, и он проделал все это с такой искренней верой, что, когда присыпал сухой листвой шевелящуюся землю, ему уже стало легче дышать. Фернанда, со своей стороны, сочла исчезновение бандажей за наказание заочных целителей и пришила к подолу рубашки широкую полосу для хранения новых бандажных лент, присланных сыном.

Через шесть месяцев после захоронения курицы Аурелиано Второй проснулся в полночь от приступа кашля, чувствуя, как его горло изнутри перехватывают клешни рака. Тогда он понял, что, сколько колдовских коробочек ни сжигай и сколько мокрых кур ни закапывай, от той печальной и единственной истины, что он умрет, никуда не деться. Про это он никому не сказал. Страшно боясь умереть раньше, чем Амаранта Урсула отправится в Брюссель, он выбивался из последних сил, устраивая на неделе по три лотереи вместо одной. С утра пораньше он обегал весь городок, включая самые отдаленные и бедные районы, и старался всучить людям билетики с таким душевным напором, который присущ лишь умирающим. «Это Божественное Провидение, — убеждал он. — Не упустите его, оно бывает только раз в сто лет». Он трогательно старался выглядеть веселым, приятным, красноречивым, но стоило посмотреть на его потный лоб и бледные щеки, чтобы понять, как это ему трудно дается. Иногда он сворачивал на родимые пустоши, подальше от чужих глаз, и на минуту садился передохнуть, изнемогая от клешней, рвавших ему горло. До полуночи он бродил по веселому кварталу, стараясь утешить одиноких женщин, плакавших у виктрол{102}, обещанием счастливой судьбы. «Вот этот номер не выигрывал уже четыре месяца, — говорил он им, показывая билетики. — Не упускай свое счастье, жизнь гораздо короче, чем кажется». В конце концов он потерял в городе всякое уважение, над ним стали насмехаться, а в последние месяцы его уже не величали, как всегда, «дон Аурелиано», а называли, прямо в глаза, «дон Божественное Провидение». Голос у него стал срываться то на визг, то на хрип и под конец обратился в собачье тявканье, но еще хватало сил поддерживать у людей, собиравшихся в патио Петры Котес, интерес к выигрышам. Однако по мере того, как он лишался речи и все яснее видел, что скоро не сможет выдержать боль, ему становилось понятнее, что не свиньи и козлы лотерейные приведут его дочь в Брюссель, и у него созрела идея устроить совершенно удивительную лотерею и разыграть земли, опустошенные потопом, но вполне пригодные для того, чтобы их снова пустили в дело те, у кого есть деньги. Эта придумка была такой оригинальной, что сам алькальд захотел издать постановление о лотерее, стали создаваться общества для закупки билетов по сто песо каждый, и все билеты разошлись менее чем за неделю. Вечером после проведения лотереи скотоводы закатили пышный праздник, сравнимый разве что с гуляньями в добрые старые времена Банановой компании, и Аурелиано Второй в последний раз играл на аккордеоне забытые песни Франсиско Человека, но петь их уже не мог.