Прощай, оружие! - Хемингуэй Эрнест

– Возможно. Я им напишу как-нибудь.

– Разве ты еще не написал?

– Нет. Только послал чек на подпись.

– Слава богу, что я тебе не родственница.

– Я дам им телеграмму.

– Разве ты их совсем не любишь?

– Раньше любил, но мы столько ссорились, что ничего не осталось.

– Мне кажется, что они бы мне понравились. Наверно, они бы мне очень понравились.

– Давай не будем о них говорить, а то я начну о них тревожиться. – Немного погодя я сказал: – Пойдем, если ты отдохнула.

– Я отдохнула.

Мы пошли по дороге дальше. Было уже темно, и снег скрипел под ногами. Ночь была сухая, и холодная, и очень ясная.

– Мне очень нравится твоя борода, – сказала Кэтрин. – Просто прелесть. На вид жесткая и колючая, а на самом деле мягкая и такая приятная.

– По-твоему, так лучше, чем без бороды?

– Пожалуй, лучше. Знаешь, милый, я не стану стричься до рождения маленькой Кэтрин. Я теперь слишком толстая и похожа на матрону. Но когда она родится и я опять похудею, непременно остригусь, и тогда у тебя будет совсем другая, новая девушка. Мы пойдем с тобой вместе, и я остригусь, или я пойду одна и сделаю тебе сюрприз.

Я молчал.

– Ты ведь не запретишь мне, правда?

– Нет. Может быть, мне даже понравится.

– Ну, какой же ты милый! А вдруг, когда я похудею, я стану очень хорошенькая и так тебе понравлюсь, что ты опять в меня влюбишься.

– О, черт! – сказал я. – Я и так в тебя достаточно влюблен. Чего ты еще хочешь? Чтоб я совсем потерял голову?

– Да. Я хочу, чтоб ты потерял голову.

– Ну и пусть, – сказал я. – Я сам этого хочу.

Глава сороковая

Нам чудесно жилось. Мы прожили январь и февраль, и зима была чудесная, и мы были очень счастливы. Были недолгие оттепели, когда дул теплый ветер, и снег делался рыхлым, и в воздухе чувствовалась весна, но каждый раз становилось опять ясно и холодно, и возвращалась зима. В марте зима первый раз отступила по-настоящему. Ночью пошел дождь. Дождь шел все утро, и снег превратился в грязь, и на горном склоне стало тоскливо. Над озером и над долиной нависли тучи. Высоко в горах шел дождь. Кэтрин надела глубокие калоши, а я резиновые сапоги monsieur Гуттингена, и мы под зонтиком, по грязи и воде, размывавшей лед на дороге, пошли в кабачок у станции выпить вермуту перед завтраком. Было слышно, как за окном идет дождь.

– Как ты думаешь, не перебраться ли нам в город?

– А ты как думаешь? – спросила Кэтрин.

– Если зима кончилась и пойдут дожди, здесь станет нехорошо. Сколько еще до маленькой Кэтрин?

– Около месяца. Может быть, немножко больше.

– Можно спуститься вниз и поселиться в Монтре.

– А почему не в Лозанне? Ведь больница там.

– Можно и в Лозанне. Я просто думал, не слишком ли это большой город.

– Мы и в большом городе можем быть одни, а в Лозанне, наверно, славно.

– Когда же мы переедем?

– Мне все равно. Когда хочешь, милый. Можно и совсем не уезжать, если ты не захочешь.

– Посмотрим, как погода.

Дождь шел три дня. На склоне горы ниже станции совсем не осталось снега. Дорога была сплошным потоком жидкой грязи. Была такая сырость и слякоть, что нельзя было выйти из дому. Утром на третий день дождя мы решили переехать в город.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, monsieur Генри, – сказал Гуттинген. – Никакого предупреждения не нужно. Я и не думал, что вы останетесь здесь, раз уж погода испортилась.

– Нам нужно быть поближе к больнице из-за madame, – сказал я.

– Ну конечно, – сказал он. – Может быть, еще приедете как-нибудь вместе с маленьким.

– Если только найдется место.

– Весной тут у нас очень славно, приезжайте, вам понравится. Можно будет устроить маленького с няней в большой комнате, которая теперь заперта, а вы с madame займете свою прежнюю, с видом на озеро.

– Я вам напишу заранее, – сказал я. Мы уложились и уехали с первым поездом после обеда. Monsieur и madame Гуттинген проводили нас на станцию, и он довез наши вещи на санках по грязи. Они оба стояли у станции под дождем и махали нам на прощанье.

– Они очень славные, – сказала Кэтрин.

– Они были очень добры к нам.

В Монтре мы сели на лозаннский поезд. Из окна вагона нельзя было видеть горы в той стороне, где мы жили, потому что мешали облака. Поезд остановился в Веве, потом пошел дальше, и с одной стороны пути было озеро, а с другой – мокрые бурые поля, и голый лес, и мокрые домики. Мы приехали в Лозанну и остановились в небольшом отеле. Когда мы проезжали по улицам и потом свернули к отелю, все еще шел дождь. Портье с медными ключами на цепочке, продетой в петлицу, лифт, ковры на полу, белые умывальники со сверкающими приборами, металлическая кровать и большая комфортабельная спальня – все это после Гуттингенов показалось нам необычайной роскошью. Окна номера выходили в мокрый сад, обнесенный стеной с железной решеткой сверху. На другой стороне круто спускавшейся улицы был другой отель, с такой же стеной и решеткой. Я смотрел, как капли дождя падают в бассейн в саду.