Сажайте, и вырастет - Рубанов Андрей

Она отодвинула стул и встала – прямая, гордая, дивные молнии летят из глаз; вдруг потухла и успокоилась. Цветы и свечи все же понравились ей, понял я.

– В прошлый раз,– произнесла супруга,– ты мне пообещал, что больше не будешь пить. Это было вчера, правильно?

– Да, вчера.

– И позавчера так было, правильно?

– Да...

– И неделю назад – тоже. Каждый день я слышу клятвы, а потом все идет по-старому. Получается, ты считаешь меня дурой. Ты все время думаешь: уж ее-то, мою глупую, я всегда обведу вокруг пальца... При помощи цветочков, красивых ужинов... Вот тебе, дорогой, твое фондю.

С этими словами она аккуратно взяла деревянное блюдо с зеленью и надела мне его на голову.

Травки и листья водопадом обрушились на плечи. Петрушка повисла на ушах. Мелко порезанный укроп прилип ко лбу. Струйки холодной воды устремились вниз по шее. Рубаха намокла.

– Спасибо за ужин,– тихо произнесла жена и оставила меня в одиночестве.

Вот так, господа, вышло, что в течение месяца одному бывшему банкиру ударили по лбу сотовым телефоном, а второму такому же банкиру надели на голову тарелку с укропом. И оба решили, что легко отделались.

Вечер на этом не окончился. Едва я снял с ушей и затылка веточки и листочки, как раздался звонок. Голос, зазвучавший из трубки, я хотел бы слышать меньше всего на свете.

– Андрей?

– Да, это я...

– А это я.

– Привет.

– Что с моими деньгами?

– Ничего.

– То есть как «ничего»? Я давал тебе на три месяца, а прошел – почти год. Ты что, решил меня обмануть?

Настоящий торчок не скрывает ни от кого суровой правды. Вздохнув, я признался:

– Я не могу вернуть тебе долг. Денег – нет.

– Совсем, что ли?

– Абсолютно,– траурным голосом подтвердил я. – И взять негде.

Мой собеседник помедлил.

– Ясно. То есть ты за мой счет решил нарастить подкожный слой?

– Нет,– попытался оправдаться я, но меня прервали.

– Завтра утром жду тебя в моем офисе!

– Буду,– ответил я и выключил связь.

Утром – значит, утром. В офисе – стало быть, в офисе. Все когда-нибудь кончается; завтра, очевидно, кончится и моя беззаботная жизнь торчка.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 22

1

Войдя в камеру, я решил, что снова, волею тюремных властей, буду сидеть один. Каземат был девственно чист и выглядел необитаемым. Но через мгновение мои глаза различили чрезвычайно маленького человечка, сидевшего, поджав к подбородочку острые коленки, на уголке синего (собственность тюрьмы) одеяла.

Дверь за спиной гулко грохнула.

Какое-то время крошечный арестант глядел, не отрываясь, на мои кулаки, изуродованные сотнями ежедневных ударов о каменные полы прогулочных дворов. Я уловил короткую, сильную волну испуга, почти паники. Кулаки, я знал, смотрелись жутко. Кожа на костяшках свисала лохмотьями. Коричневая кровь запеклась. Царапины змеились по запястьям.

– Андрюха! – решительно персонифицировался я, стараясь выталкивать звуки из центра груди, чтобы голос выходил низко и солидно.

– Бергер, Григорий Иосифович, – очень вежливо произнес человечек, проворно, однако с достоинством вскочил и протянул мне ладошку, размером не более сигаретной пачки. Его голос, как смычок – канифолью, сдабривался неопределенным западноевропейским акцентом. – Очень приятно! Пожалуйста, проходите и располагайтесь, как вам удобно...

Я мгновенно осознал, что передо мной – не злой и не агрессивный человек. И явно – в тюрьме новичок. Наше сосуществование обещало быть бесконфликтным и взаимно комфортным.

Одежда нового соседа состояла из футболки и замызганных штанов – некогда светлых летних брюк из дорогой смеси хлопка и полиэстера; такие отлично смотрятся в первые месяцы употребления, но в случае Григория Иосифовича являли собой донельзя заношенное, обвисшее, густо усеянное жирными пятнами рубище с оттянутым задом.

Рост человечка едва превышал полтора метра. Личико – отечное, бесцветное, сплошь покрытое сеткой морщин,– венчали редкие волосики, длиной и цветом отдаленно напоминающие щетину унитазного ершика.

– Откуда сам будешь? – спросил я для старта знакомства.

– Я гражданин Швейцарии,– просто ответил Григорий Иосифович. – Здесь нахожусь пять месяцев. С середины лета. Взят за контрабанду наркотиков...

– Круто,– оценил я. – Пять месяцев? И все в этой хате? Глаза маленького человечка были тоже маленькие.

И очень умненькие.