Альковные секреты шеф-поваров - Уэлш Ирвин

Смерть уже давно вокруг меня круги нарезает. Еще чуть-чуть, и стану как Марайа Ормонд и ее подружки-готки из параллельного класса, которых мы так яростно презирали в школе. Девчонки одевались в черное, читали Сильвию Плат, слушали Ника Кейва. Они были моими врагами. Интересно, как у них сложилась жизнь? Была ли это пустая подростковая игра? Или они уже тогда понимали вещи, о которых я только начинаю догадываться? Симфония смерти, обаяние тлена… Может, в детстве потеряли кого-нибудь из близких, и это раскрыло им глаза. Надо было к ним присмотреться…

Марайю я, впрочем, помню довольно хорошо — нездешнюю красоту ее светозарных глаз, божественное равнодушие к насмешкам… При мыслях о ней прихожу в необъяснимое волнение: кишки сплетаются в кулак, позвоночник гудит. Хочется бежать, найти ее, просить прощения. Сказать, что теперь я наконец-то поняла… А она, наверное, только рассмеется мне в лицо. И будет права.

Два санитара стоят у служебного входа, покуривают. Толстый и тонкий. Старый и молодой. Заметив меня, начинают дежурно лыбиться, но моя печаль, видно, передается по воздуху, как радиоволна: их лица оседают, глаза гаснут… Скорбь не любит одиночества. Что ж, значит, мой умирающий братец — самая подходящая компания.

Я навещала его вчера. Видела злые трубочки, впившиеся в вены. Видела жуткий дыхательный шланг, похожий на паразита, застрявшего на выходе. Подумала, что Брайан уже никогда не проснется.

Мои каблуки бесцеремонно цокают по полу; в больничном коридоре могильная тишина. Войдя в палату, я тут же понимаю — к огромному облегчению,— что брат не просто жив, но даже пошел на поправку. Когти смерти, похоже, разжались. Осторожно подхожу к изголовью… да у него же глаза открыты! Сперва я не верю, мотаю головой. А он глядит прямо на меня — и выражение чуть ли не хитрое, как у заговорщика. Трубки по-прежнему торчат из него, и рот закрыт маской, однако он подмигивает — и в глазах блестит живая веселая сила, какой я уже давно не видела.

Я нащупываю под одеялом его руку, крепко стискиваю. Он отвечает! Ура! Может, я цепляюсь за соломинку, но у человека при смерти не бывает такого пожатия! Мои губы неудержимо разъезжаются в улыбке, по щекам бегут слезы. Я их не замечаю. Прочистив горло, я говорю:

— Здравствуй, братишка.

30. Гомики

Вы не подумайте, я ничего против них не имею. Даже любопытно наблюдать, как два мужика целуются взасос, ласкают друг друга, все такое… Не в сексуальном смысле, конечно, а в эстетическом: гомики всегда за собой следят, опрятные, мускулистые.

Мой Дэнни тоже ничего, тощенький, но крепенький. Наверное, ходит в спортзал. И за зубами следит. И вообще чистоплотный. И в постели не новичок, это точно. И руками, и языком…

— Где ж ты так навострился, солнце?

— В Лите,— говорит.— У нас там все мастера. Наш девиз: выносливость.

— Правильный девиз,— соглашаюсь я.

Ах, какой он сладкий! Правда, со своим отцом что-то мудрит, по-моему. Откуда такие страсти? Я своего тоже, считай, не знала, хотя жили в одном доме. Я в школу, он на работу; он домой, я уже сплю. Он и по выходным ишачил. Ушел от нас, когда мне было восемь лет. Козел! Звонит иногда, если приезжает в город. Водит меня в ресторан. Пытается по крайней мере. Я-то за себя сама плачу. Ему, конечно, не нравится, но мне насрать. Говорим про служебные дела, про его новую семью, про кухню и всякие блюда… Вот Дэнни не знает своего отца — и что с того? Может, оно и к лучшему. Там, бывает, и знать-то нечего.

Мы сидим в ресторане этого педика, Грега Томлина, который якобы его отец. Или не отец, сам черт не разберется. А уж педик он такой, что мама не горюй. Классический. Хотя в наши дни это ничего не значит. Мой бывший дружок Гевин — вообще цирк. Сначала был педиком, потом переквалифицировался в гетеросексуалы, потом опять ступил на путь анала… Поэтому, наверное, я сужу предвзято.

Они говорят о ресторане или баре, где в конце семидесятых мать Дэнни работала официанткой. А Дэнни родился в восьмидесятом, на пару лет позже меня. Даты вроде совпадают. Однако чертов Томлин, вместо того чтобы внятно ответить на главный бразильско-сериальный вопрос: «Трахал ли ты кого-нибудь — не в жопу, а по-человечески — в воскресенье 20 января 1980 года в столице Шотландии, городе Эдинбурге?», упоенно поливает грязью всех, кто с ним в то время работал.

Меня это уже начинает доставать. От Томлина за милю разит эгоизмом. Я таких зайчиков насквозь вижу — а Дэнни ничего не замечает! Ему глаза застит дурацкая миссия. Он просто нестерпимо хочет верить, что этот козел его отец. Мое дело сторона, я понимаю, но злополучное шампанское, заказанное педрилой, ударяет мне в голову.